Откровения мизантропа

2. Введение.

Это рассказ о великой войне, которую вел в одиночку Рикки-Тикки-Тави в ванной комнате большого дома в поселке Сигаули. Дарзи, птица-портной, помогала ему, и Чучундра, мускусная крыса -- та, что никогда не выбежит на середину комнаты, а всё крадется у самой стены, -- давала ему светы. Но по-настоящему воевал он один. Р. Киплинг. "Рикки-Тикки-Тави". Я долго не мог выбрать, в каком ключе представить потомкам свою насыщенную размышлениями биографию. Наконец, мое все более преобладающее нехорошее настроение определило мой подход: в МИЗАНТРОПИЧЕСКОМ. А это значит, что основным ее содержанием яв- ляется не то, какие сильные впечатления мне довелось приобрести; не то, с какими замечательными людьми меня сводила жизнь, и даже не то, в каких важнейших для страны делах мне довелось поучаство- вать, а в основном то, как мне мешали жить: как подавляли во мне зачатки способностей и разные возвышенные устремления души. Всем худшим, что есть во мне, я обязан родной стране, ее удивительным людям. Как носит земля таких засранцев, подлецов, дураков и выродков, мне непонятно вообще. Впрочем, если существующая в настоящее время тенденция сохранится, почти все они скоро вымрут или передушатся, так что земля их больше носить не будет. Меня никогда особенно не тянуло на монументализацию своей персоны: хотя я и брался раз пять писать дневники, но быстро забрасывал это дело, поскольку события моей жизни были сплошь мелкие, имеющие какое-то значение лишь для меня самого. Мне не удавалось встрять ни в одно великое событие, и жизнь не сводила меня ни с одним великим человеком. Когда я решил сам стать великим, этот план тоже сорвался. Может, я еще стану им, но эта мысль меня уже не очень греет, поскольку лично мне от моего все еще возможного будущего величия с каждым днем все меньше пользы. Это произведение содержит именно то, что выражено в его назва- нии. Никаких преувеличений, никаких шуток. Я мизантроп и в своей книге подробно и искренне разъясняю, за что и как я ненавижу человеков. Моя книга -- остающееся за мной последнее слово в моей перебранке с обществом. Я высказал ему все, что я о нем думаю. Я умру, а книга останется. Я расквитаюсь ею с вами всеми и еще отыграюсь дополнительно на ваших потомках. Конечно, кое в чем везло и мне. Я любил и был любим (хотя то и другое совпадало за всю жизнь лишь три раза -- и все три раза плохо кончалось). Кроме того, я часто, остро и помногу переживал радость творчества, а также все-таки съел довольно много шоколадных конфет. Но этого было слишком мало, чтобы компенсировать мои неприятности. Я ненавижу не всех. Я многим от души прощал и многими восхищался. Я обожаю Сократа, Платона, Аристотеля, Христа, Эразма, Хьюма, Шопенгауэра, Ницше и многих помимо них -- и прощаю некоторым из них педерастию, сумасшествие, неправоту или занудливость в отдельных вещах и многое другое. Но в целом я конечно же человеконенавистник. Я в этом уверен. С каждым годом мне все труднее удерживать себя от воровства, мошенничества, грабежей и убийств. Вы так искренне восхищаетесь богачами, так охотно бежите голосовать за них на выборах, а ведь почти все они вознеслись благодаря указанным действиям (совершав- шимся если не ими самими, то их родителями), от которых я почему-то удерживаю себя изо всех сил. Большинство людей не совершает преступлений, потому что боится наказания или мести (хотя, конечно, попадаются и принципиальные не-преступники -- к примеру, я). Борьба государства с преступностью вызвана стремле- нием богатеньких, во-первых, защитить свои приобретения от тех, кто очень хочет последовать их примеру, во-вторых, спокойно эксплуатировать массу трудоспособного населения (то есть грабить и убивать каждого неявно и понемногу). Порядок в современном обществе абсурден и держится на лжи: одним почему-то можно его нарушать, другим нет, хотя первые не отличаются от вторых ничем, кроме большей склонности к нарушению этого порядка. Единственное сносное оправдание этому: лучше хотя бы такой порядок, чем никакого. Тоже мне оправдание! Я всюду встречаю непонимание, презрение, ненависть. Я к этому привык. Я держу удар. Выродкам никогда не вышибить меня из седла. Я воин: всегда вооружен и всегда готов к бою. Подыхать будут другие. Когда быдло орет "Распни его! Распни!", я ухмыляюсь: пусть пробуют, я только этого и жду. Когда мне кричат: "Больной!", я отвечаю: "Именно так. Сума- сшедший. Надеюсь, это хорошо заметно. Так что держитесь от меня подальше". Когда меня обвиняют в невоспитанности, я говорю, что я воспитан еще хуже, чем они думают. Можете и эту книгу считать бредом сумасшедшего. С моей же точки зрения, она будет заметным памятником вашей эпохе: какая эпоха, такой и памятник. Вы сами с вашей якобы нормальностью уже наполо- вину разорили и загадили биосферу и успешно продолжаете разорять и загаживать оставшееся. Я же со своим сумасшествием не подрываю, по крайней мере, эту основу человеческого существования. С такими сумасшедшими, как я, этот мир способен уцелеть, а с такими нормальными, как вы, он устойчиво движется к катастрофе. Смердючее серое большинство! Эта книга -- моя месть вам за тысячи отправленных вами в могилу известных и безвестных героев. За всех Пушкиных, Лермонтовых, Есениных, Маяковских. Новые герои бросят вызов вашей серости, и эта книга поможет им быть стойкими. Я верю, что эта книга будет находить и радовать тех немногих, кто рассуждают, как я, и что она будет помогать им переносить ваше присутствие в окружающей среде. Ведь так хочется делать добро! Я презираю вашу уродливую цивилизацию, я смеюсь над вашими псевдодостижениями, я плюю на ваших кумиров, я испытываю отвращение к вашим морализаторским потугам. Иногда мне думается, что я вполне смогу обойтись и без вашего дурацкого признания и что мне следует разрешить вам им подавиться. Я всего лишь хочу немного денег. Конечно, по большому счету я -- ничто. Возможно, я бы даже смирился с этим -- если бы ради того, чтобы быть хотя бы ничем, не приходилось таскаться ежедневно на работу и там сушить мозги за гроши. ............................................................... ............................................................... Да, можете считать меня сумасшедшим. Человеку, любящему совер- шенное, очень трудно не сойти с ума, если он каждый день принужден видеть ваши дегенератские физиономии. Больные животные. Я не считаю и себя свободным от дегенеративности, но полагаю, что дегенеративного во мне все-таки не так много, как у большинства из вас. Попробуйте поверить, что мне вовсе не доставляет думать и гово- рить о вас всякие мерзости: просто вы раз за разом оказываетесь еще хуже, чем я о вас думаю и говорю. К тому же эта книга -- моя независимая территория, и я не собираюсь в ней ни к кому приспо- сабливаться. Здесь вы будете приспосабливаться ко мне -- или идите к чёрту! В своих книгах я отдыхаю от вас всех. Если бы не они, я давно уже сломался бы или взбунтовался, а это для вас, возможно, было бы еще хуже. С тех пор, как я стал мыслить самостоятельно, я почти ни одного существа не убил просто так, мимоходом, без важной причины. Даже муху, залетевшую ко мне в дом, я стараюсь мирно выпровадить на улицу. Зато я всегда мечтал убивать людей. Вокруг меня во всякое время было достаточное количество особо мерзких человечишек, вполне созревших для того, чтобы я их душил. От реализации этих мечтаний меня удерживало то самое здравомыслие, которого вы во мне не признаете. Но вы можете считать, что меня удерживали слабость, трусость и лень. Вместо того, чтобы ехидничать по поводу этого, вы бы лучше радовались, потому что если я начну убивать, то выбирать жертвы я буду из числа вам подобных. Я -- одинокий воин, осколок несостоявшейся армии. Я -- один против всех. Я был рожден для подвига, но мне нигде не довелось приложиться к значительному делу. Я чувствую себя способным к самопожертвованию, но ведь не ради вас же, уродов, мне расставаться с жизнью! Всю свою жизнь я болтался где-то на задворках. Я не отсиживался, я умеренно лез вперед, но везде упирался в ваши спины. Я достаточно часто сигналил: я здесь! я особенный! дайте мне возможность проявить себя и вы об этом не пожалеете! Но ответом была в лучшем случае тишина. Иногда вы ухмылялись высокомерно мне в лицо, один раз даже чуть-чуть не вытолкали меня за дверь. ............................................................... ............................................................... Вы воспринимаете меня как слишком угрюмого, слишком агрессив- ного, слишком индивидуалистичного и несколько издерганного? Но вы примите во внимание, сколько лет я противостоял в одиночку целой армии. Это ваша армия дегенератов, дураков, умных не в ту сторону. Я заматерелый партизан -- оборванный и небритый, с черными полосками под ногтями. Я тащу свой мешок с динамитом, чтобы поднять в воздух ваш главный штаб. Когда я перебираю коллекцию своих обид, то даже испытываю некоторое удовольствие. Отчасти, может быть, потому, что почти каждый из моих обидчиков уже более или менее пострадал без моего содействия. Как говорят, жизнь наказала. Точнее, каждый пострадал из-за своей порочности. Впрочем, то же самое кто-то может думать и про меня. Что, я много пишу про обиды? Но уж лучше, вроде бы, про обиды, чем, к примеру, захлебываться на каждой странице "как я люблю Тебя, Господи!" на манер Блаженного Августина. Да, я очень мрачный писатель. Но какая житуха, такое и писа- тельство. Я понимаю, что вас больше устраивают те, кто "смеются сквозь слезы", но я и плакать не собираюсь, а веселить вас -- тем более. Я не скулю -- я презираю, Иногда -- гневаюсь. Человек, наделенный способностями в большей степени, чем я, выразил бы свое отношение к вам как-нибудь более тонко: он написал бы, к примеру, роман, в котором постепенно формировал бы у читателей уверенность в том, что людишки -- создания по преимуществу мерзкие, достойные сурового к ним отношения. Но поскольку талант мне достался не Бог весть какой, да и тот, который достался, был вашими усилиями в основном похоронен, мне по силам оказываются лишь ругательства. И вот я от души заявляю, что большинство из вас почти так же никчемно и мерзко, как и ваше дерьмо.

2.1. Как я отношусь к людям.

Когда я думаю о всех тех, кто порадуется моему дискомфорту, это до такой степени прибавляет мне энергии и сил, что я могу преодолеть любой недуг. Меня подкрепляет не моя любовь к человечеству, а негодование этого человечества в отношении меня. Мое презрение и пренебрежение к заурядным массам в общем и тем, кто оговаривает меня, в частности, придает мне ярость для регенерации". Шандор Лавей. "Записная книжка дьявола" (гл. "Мизантропия"). Я ненавижу людишек еще не настолько, чтобы начать понемногу убивать самых отвратительных из них, но уже достаточно сильно, чтобы приступы мизантропии иногда отравляли мне жизнь. Ненависть, не имеющая выхода, как бы сжигает изнутри преисполнившийся ею организм. Поскольку я не желаю сжигать свой организм, я изолью ее хотя бы в эту книгу: зачем портить нервы себе, когда можно портить их другим?! Тупые выродки! Деградирующая порода животных. Едва я ненадолго отрываюсь от этой мысли, как снова натыкаюсь на ваши гнусные физиономии и на ваши глупости. (А когда подхожу к зеркалу, вижу почти такую же гнусную физиономию.) Ваши дряблые жопастые телеса всегда путаются у меня под ногами -- на улицах, на лестницах, в переходах метро и т. д. -- когда я спешу жить, а вы ползете по этой несчастной планете, оставляя за собою омерзительный след из плевков, окурков и шелухи от семечек. Моя неприязнь к вам всякий раз разгорается, когда я вижу очередную порцию грязи в лифте своего дома. Или когда кто-то из вас в магазине на моих глазах роется грязными пятернями в хлебе, который мне покупать. Или когда я не успеваю вовремя выключить звук в телевизоре, и меня задевает словесный поток вашей идиотской рекламы. Вы дохнете от гепатита, туберкулеза, сердечных приступов, почечной недостаточности и так далее. Меня всегда радует, когда очередной глистоноситель перекидывается к своим дебильным праотцам. С тех пор, как я созрел для ясного мышления, я стал относиться к вам как к вырожденцам, обреченным на вымирание, и не более того. Лишь очень немногие из вас могут быть приятны мне своим видом и поведением. Что, я резковато выражаюсь? Но ведь это же исповедь! В ваших головенках порой копошатся куда более паскудные мыслишки, поэто- му нечего демонстративно шарахаться от представленных здесь моих. Я не злобен -- я саркастичен. Злобствовать -- значит вредить своему здоровью, а его у меня не так уж много. Я отношусь к вам как к тараканам: скорее с раздражением, чем с ненавистью. Ненавидеть можно примерно равных, а я с вами никак не ровня: и я вам чужд, и вы мне отвратительны. Я говорю, а вы не понимаете. Я строю, а вы ломаете. Так было всегда -- начиная с моих первых сооружений из песка или кубиков. Вас развелось слишком много, и вы сильно мешаете жить другим существам. Вы -- раковая опухоль биосферы. Даже дерьмо у меня с вами разное: ваше значительно отвратитель- нее моего. Я стараюсь есть только свежую и правильно приготовлен- ную пищу, тщательно жую и не перебираю лишнего. Освобождение от съеденного накануне происходит у меня всегда примерно в одно и то же время: 7 часов утра плюс-минус 20 минут. Пользоваться для этой цели туалетом на работе мне приходится не чаще раза в полгода. Разумеется, у меня тоже случается понос (несмотря на всю мою бди- тельность в отношении той еды, которую вы мне подсовываете), но реже, много реже, чем у вас. Мое дерьмо и не смердит-то особенно. Более того, если мне случается хотя бы раз в день пукнуть, то это уже основание для легкого беспокойства: может, я съел что-то неправильное, или мало двигался, или перенапрягся, или недосидел на унитазе. Что же касается вас, то вы вечно не можете просраться: пердите и воняете, и в сортир после вас бывает не зайти от вони, потому что жрете что попало и как попало, и к тому же ведете си- дячий образ жизни, и вообще ни черта не понимаете в гигиене, хотя исполнены самоуверенности и кичитесь своим псевдознанием. Ваши кишечники дряблы и забиты глистами, ваша жизнь беспорядочна, ваши позывы неожиданны, вы не любите за собой убирать, а значит засираете планету не только в фигуральном, но и в буквальном смысле. У меня развилась огромная потребность в ненависти, но чтобы удовлетворять ее, мне не требуется почти никаких усилий: всегда бывает достаточно провести раз взглядом вокруг себя, чтобы на глаза попались какая-нибудь тупая, наглая или уродливая образина или какой-нибудь продукт деятельности ее обладателя. Мне отнюдь не повезло с внешностью, так что нередко даже противно смотреть в зеркало, но бывают дни, когда на улице кажадая вторая встречная физиономия еще страшнее моей. Тупые, свирепые, алчные, хамские личины -- прыщавые, обветренные, испи- тые, побитые, болезненные, деформированные нервным оскалом, не озаренные ни одним возвышенным чувством, ни одной светлой мыслью. За такими уродливыми чертами никак не может скрываться ни мягкий характер, ни вышесредний интеллект. Человеческие уроды смотрятся особенно отвратительно на рынке в мясном ряду -- когда они пожирают глазами плоть растерзанных ими животных. Чем длиннее бывает полоса моих неудач, тем больше я ненавижу тех, кто к этому причастны. Я -- сжатая пружина, я -- перегоро- женный поток. Я терплю, но мое терпение может иссякнуть раньше, чем закончится моя жизнь. Для ненависти всегда находится повод. Редкий день я проживаю без приступа этого чувства -- к соседям, к попутчикам в автобусе, к главе государства и т. п. Я ненавижу многих, но каждого за свое. Можно было бы ненавидеть всех подряд без уточнения причины, но я страдаю склонностью к справедливости. Я ненавижу ваше общество и живу с вами лишь потому, что мне некуда от вас сбежать: вас расплодилось слишком много, и вы заполнили все более-менее сносные места на планете. Я верю, что подавляющее большинство из вас подохнет от такой вашей жизни и без моей помощи, так что можно было бы просто смотреть и радоваться, если бы от вас не шел при этом в мою сторону отвратительный трупный запах. Больше всего я ненавижу у вас автомобили, спорт, рекламу, больших наглых собак, газеты, кроссворды, моды, развлекательные телевизионные передачи, архитектуру, планировку городов, мебель, компьютерные программы, либеральные партии, торговые марки, курильщиков, алкоголиков, маразматиков, популярных певцов, прези- дентов. Ваши кумиры убоги, ваши традиции абсурдны, ваши города уродливы, ваши разговоры невыносимо глупы. Вы носитесь с разными выродками и топчете лучших людей, случайно появляющихся среди вас. Если худшую половину из вас убить, тогда может быть, у остальных появится шанс на исправление. В каждой вашей конторе -- куча напыщенных дураков, уверенных, что уж они-то знают истину. И лишь я все сомневаюсь и в этом, и в том, и в себе самом. Если бы я лепетал тот же вздор, что и вы, то легко бы прибился к какой-нибудь шайке политических прохиндеев и -- как знать -- уже был бы, наверное, депутатом или министром -- не намного худ- шим, чем те придурки из ваших, которые сейчас крутят государст- венный штурвал. Но мне ваш стиль мышления отвратителен настолько, что я не пойду к вам, даже если вы побожитесь, что дадите мне поносить настоящий министерский портфель. Иногда мне надоедает ненавидеть всех подряд, и я с удовольст- вием оказываю кому-нибудь какую-нибудь небольшую любезность (не слишком хлопотную, конечно), а потом мучаюсь от мысли, что перетрудился на благо окружающих. Я умиляюсь всякой Божьей твари, которая меня не кусает и не ворует мою пищу. Даже некоторые люди мне вполне симпатичны. Но человеческое стадо как целое вызывает у меня только раздражение и ненависть. Когда я вижу в каком-нибудь фильме, как герои сражаются с чудищем и побеждают его, мне жалко чудища. Как правило, они сами притащились к этому существу, а оно их и знать не хотело. За время существования своей вонючей цивилизации людишки истребили поголовно множество видов животных и продолжают истреблять. Одних они уничтожают, потому что те им мешают, других -- потому что те им нужны для каких-то украшений, кулинарных извращений или чего-то еще столь же вздорного, третьих -- потому что не желают их замечать. Я всегда очень страдал при всякой новости об очеред- ном притеснении животных, об очередном этапе уничтожения лесов. Я оплакивал и чудищ, убитых в разных фильмах вашими положительны- ми героями. Мне хочется стать на тропу войны и развернуть воору- женную защиту бедных животных и деревьев: зуб за зуб, жизнь за жизнь! Кто-то скажет: Пушкин или Высоцкий не опустились до писания такой мерзкой книжки, хотя им жилось вовсе не легко. Совершенно верно. Я эту книжку тоже не в день совершеннолетия стал писать, а сначала годков двадцать бодался с "системой", пытаясь при- строить свои идеи и сносно пристроиться самому. С Пушкиным и с Высоцким, по крайней мере, некоторые из вас (вам подобных) уже при их жизни носились как с самыми выдающимися людьми, на меня же смотрели недоумевающе все без исключения, а если кто-то и хвалил за какую-нибудь частность, то не тот, кто имел возможность повлиять на мое положение. Пусть сдохнут все мои враги! Такая у меня молитва.

Возврат в оглавление
Hosted by uCoz