Конечно, чужие пороки всегда кажутся более предосудительными
и более легко исправимыми, чем собственные. Именно поэтому и
надо указывать людям на их пороки, а не сосредоточиваться на
своих. При таком подходе будут основания надеяться, что кто-то и
вам поможет разобраться с вашими слабостями. Как аукнется, так и
откликнется. Это называется взаимопомощью, и это представляется
более правильным, чем выискивать "бревно в своем глазу" и бросать
ближнего наедине с его недостатками, как рекомендовал известный
религиозный деятель. Может быть, это не вполне мизантропично, но,
наверное, я не очень хороший мизантроп. Впрочем, со стороны
виднее.
Государство -- это не "общее дело" (rec publica). Это компашка
наглых чиновников, пасущих и стригущих население некоторой
территории. Всё, чего они могли мне не дать, они уже не дали, так
что мне ничего от них больше не нужно, а значит, не нужно и их
расположения ко мне, и я могу позволить себе говорить о них то,
что я думаю.
Чиновники -- это сословие, которое держит круговую оборону
против остальных граждан страны. Завалившие дело чиновники не
изгоняются, а переводятся на более простую работу примерно на
том же уровне чиновничьей иерархии. Сынки чиновников становятся
в большинстве своем чиновниками. Если кто-то из больших чиновни-
ков покидает чиновничью среду, то переходит разве что в богачи
или "политические фигуры". Четыре главных занятия любого чинов-
ника: 1) кого-нибудь подсиживать; 2) следить, чтобы не подсидели
тебя; 3) заставлять других работать; 4) высматривать поприща, на
которых можно быстрее и заметнее отличиться, заставляя работать
других, или спокойно и по-крупному воровать и злоупотреблять
служебным положением. Четыре заповеди чиновника: 1) не делать
резких движений, держать шеренгу; 2) не топить других чиновников,
(разве что слегка потеснять у кормушки); 3) не допускать
творчески соображающих людей к руководящей работе; 4) крепить
личные связи.
Конечно, идея государства сама по себе вовсе не плоха, но все
реальные государства, в которых мне доводилось жить, вызывали
и вызывают у меня главным образом досаду и ненависть. Довольно
долго я даже считал себя анархистом -- более того, поддерживал
отношения с другими анархистами, публиковал статьи в анархистском
бюллетене и даже дал в один журнал анархистское интервью. Есть в
анархизме кое-что очень притягательное: тотальный и безусловный
бунт против всех государственных мерзостей.
Пролетарий --- это не только социальное положение: это
психологический тип и, может быть, даже порода.
Пролетарии начала XXI века -- не то же, что любимые Марксом
пролетарии середины XIX в. Марксовы пролетарии в значительной
своей части либо были большинством в обществе (в промышленных
странах), либо образовывались выходцами из крестьянства --
в основном более активными и более сообразительными: бегущими
от идиотизма сельской жизни. В настоящее же время пролетариат --
не растущая, а убывающая социальная группа -- теряющая самых
активных и сообразительных. Кроме того, общее вырождение челове-
чества к настоящему времени зашло несколько дальше, чем во
времена Маркса. Если считать башковитыми 20% населения, то в
XIX веке заметная часть этих 20% приходилась на пролетариат,
поскольку интеллигенция и служащие были еще слишком малочислен-
ными, а в XXI веке пролетариат почти целиком входит в неполно-
ценные 80%. (Мне и самому данное рассуждение представляется
подозрительно простым, но заниматься улучшениями мне лень.)
Во-первых, они воняют. Если не табачной копотью, то винным
перегаром. Во-вторых у них закорузлые конечности с грязными
ногтями и задубленные физиономии (не столько потому, что у них
грязная работа, сколько потому что они ленятся что-либо делать
для содержания своего тела в порядке; а что касается их работы,
то они частью сами делают ее грязною, частью не возражают, чтобы
она такою была). А когда они начинают говорить, то хочется
позатыкать им чем-нибудь пасти -- чтобы не слышать их дебильных
мыслишек, матерщины и дурного произношения.
Хотя пролетарии нередко зарабатывают побольше интеллигентов,
затовариваются в тех же, что интеллигенты, магазинах и толкутся
в тех же автобусах, я в 80% случаев безошибочно различаю тех и
других. Даже если пролетарий вдруг оденется в якобы интеллигент-
ский костюм, его все равно можно легко распознать по вульгар-
ности: то ли цвет у костюма окажется не тот, то ли ногти будут
грязные.
Я совершенно не согласен с тем, что эти люди кормят меня и
таких, как я. 90% их усилий тратится на обслуживание их
собственных пороков -- на поддержание в обществе образа жизни,
который они одобряют. Над ними постоянно нужны пастухи вроде
меня, потому что в противном случае они обгадятся и передушатся,
а что хуже всего, перепортят остатки естественной среды обитания.
Работу любого из них я в состоянии освоить за то или иное время,
а работу, которую выполняю я, не осилит и сотня из них,
собравшихся вместе.
Разумеется, в среде пролетариев, как и в среде интеллигенции,
есть люди, оказавшиеся там не к месту, но я говорю о положении
в целом. Упаси меня Боже, обидеть честного культурного работягу
или презирать кого-то единственно за то, что он кормится простым
трудом, а не сочиняет книжки. Такое презрение -- это даже не
низость, а просто глупость. Я сам достаточно помахал и мотыгой,
и лопатой, и разными другими инструментами и не считаю это ни
зазорным, ни вредным для мозгов и здоровья.
* * *
Другое время, другое настроение. Не помню уже, как было у меня
в совсем уж давние годы, но когда я более-менее поумнел, я стал
уважать ручной труд (конечно, если он делается качественно).
Опять же, скажем, немецких принцев в XVIII-XIX веках обучали
какому-нибудь ремеслу, и это только прибавляло им качества.
В году, кажется, 1991-м я, гуляя с супругой по парку имени
Горького в Минске, попал на ярмарку профессионально-технических
училищ. Дети (не принцы, правда) продавали там свои учебные изде-
лия. Я был тогда сильно тронут увиденным, хотя трудно объяснить,
чем именно (кстати, я там даже что-то купил -- нужное, а не из
жалости). Дети не знали, что с точки зрения верхних слоёв ущерб-
ного общества они не совсем полноценные (только им этого не гово-
рят, чтобы не обижались), а просто радовались жизни, весне и
тому, что уже научились делать что-то не совсем уж простое.
Мамочка пугала меня в детстве, что если я буду плохо учиться,
то пойду в ПТУ ("помоги тупому устроиться") и потом "к станку".
Страх, пусть и не панический, оказаться у станка, был мне привит.
Правда, в моём особом случае он обусловливался в дальнейшем не
столько высокомерием, сколько сознанием своей неспособности к
регулярным однообразным усилиям.
В пролетарском статусе отпугивала не зарплата (она зачастую
была выше, чем у инженеров, учителей и т. п.): отпугивали условия
труда (мрачные грязные шумные цеха, вульгарные коллеги и т. п.)
и отсутствие шанса выбиться в привилегированный слой (высокое
начальство, великие учёные и пр.). Родители, имевшие образование
выше среднего, непоступление своего чада в вуз воспринимали как
семейную катастрофу.
О том, как закалялась сталь. В привилегированной школе "с анг-
лийским уклоном", в которой я учился, имелась слесарная мастерс-
кая, рудимент 1950-х, 1960-х, в которой для подростков мужского
пола проводились так называемые уроки труда. Пожилой мастер,
хороший человек, пытался привить детям интеллигенции и служащих
навыки работы по металлу, которые тем никогда не понадобятся. Как
и немецкие принцы, мы почти все были уверены, что в своей взрос-
лой жизни работать за станками не будем. Правда, сегодня я могу
сказать, что на моё инженерное мышление те уроки повлияли положи-
тельно (без них было бы ещё хуже). Этот школьный мастер однажды
на уроке труда отобрал у меня заготовку большого ножа, которую я
скрёб напильником вместо выполнения учебного задания. Я жутко
обиделся, мастеру стало совестно, и он начал объяснять мне, что
металл я выбрал неправильный, и он не будет достаточно твёрдым
даже после закаливания.
Разбавление интеллигенции личностями пролетарского склада,
вызванное значительным ростом потребности в простом умственном
труде, привело к интеллектуальному опрощению этой социальной
группы.
Интеллигенты гордятся своим образованием, хотя оно в действи-
тельности представляет собой собрание всякой чепухи, да и то
плохо усвоенной. Лишь одного из десятка их можно назвать умным
человеком, одного из сотни -- незаменимым творческим работником.
Большинство из них кормится выполнением несложных умственных
операций (впрочем, пролетариям не дано и этого).
Когда они начинают рассуждать о каких-нибудь принципах, они
обычно несут такой вздор, что хочется их ударить. Раздражает
не то, что они делают ошибки (в конце концов, ошибаться людям
свойственно), а то, что у них не только отсутствует культура,
так сказать, умственной работы, но что они даже не желают эту
культуру приобрести. Правда, те, кто желает -- и к тому же
исполняет свое желание -- обычно набивают свои головы такой
вычурной ерундой, что лучше бы они и не желали вовсе -- или
только желали, но не более.
Интеллигенты делятся на простых и выдающихся. Выдающиеся --
самые противные. Особенно если им представляется, что они --
"интеллектуальная элита", "совесть нации" или что-то еще в этом
роде. Те из них, кто рвется порулить на подхвате, прописывают
себя политологами; те, кто для этого трусоват или вял, подаются
в конфликтологи; слишком же бестолковые даже для выдающихся
интеллигентов представляют себя как культурологов.
Выделяются также рафинированные интеллигенты. Это те самые,
которые не замечают, когда кто-то проливает на скатерть соус.
Любители почитать Джойса или Кафку, держатели сеттера, спаниеля
или таксы, патологические либералы и мерзкие поклонники сюрреа-
лизма, которые морщатся при слове "Гитлер". Они нервны, трусливы,
болтливы, манерны и самоуверенны. Получаются они обычно в третьем
поколении интеллигентов, в худшем случае во втором, а к пятому
вымирают вовсе -- из-за гомосексуализма, психических дефектов,
малочисленности потомства.
Хотя я происхожу не из рабоче-крестьянской семьи, закончил
сравнительно хорошую школу и довольно приличный (не в моих,
конечно, глазах) институт, осилил кучу умных книг (и даже
несколько заумных), худо-бедно освоил несколько иностранных
языков и всю жизнь маялся в среде интеллигенции, я вполне
отчетливо сознаю, что я интеллигент не вполне. Я и пресловутый
соус в состоянии пролить на Чехова, и половину обеда потешаться
по поводу этого соуса. Когда кто-то рядом подпускает слишком
много утонченности, в меня вселяется дух поручика Ржевского,
и я говорю что-нибудь вульгарно-смешное. Конечно, утонченные
интеллигенты снисходительно делают вид, что им все равно, но
на самом-то деле, конечно, думают, что мое поведение вызвано
неизбывной тоской по органически недоступной мне подлинной
интеллигентности.
* * *
В любой сущности всякое ее качество может быть полезным (для
этой сущности, для меня и т. д.) лишь в том случае, если некото-
рым образом сочетается с другими качествами этой сущности. Это
называют гармонией. Между тем, значительное развитие какого-либо
качества обычно оказывается в ущерб другим качествам. Пример:
лепка фигурок из куска глины. Если фигурке сделать большую
голову, в куске не останется материала на длинный хвост. И
наоборот. Или же можно рассмотреть конструирование танков. В
танке всё должно быть взаимосвязано: толщина брони, размеры,
вес, мощность двигателя, площадь гусениц, калибр пушки и т. п.
Улучшение какого-то из этих качеств возможно лишь в ущерб другим
качествам, потому и осуществляют его лишь до некоторого предела.
Люди -- те же куски глины или танки: кто-то побольше, кто-то
поменьше. Но у каждого поднять какое-то качество на выдающийся
уровень значит оставить какие-то другие качества недоразвитыми.
Отчасти просто потому, что на всё не хватит времени. В числе
недоразвитых качеств часто оказывается не только мускульная сила,
но и что-нибудь в психике. Вообще, при слишком хилом теле трудно
иметь здраво работающую голову. Поэтому интеллигент -- если он
вообще что-то может -- это маленький танк с большой пушкой. Чтобы
получить от него толк, надо установить его в правильном месте и
точно развернуть орудие, потому что сам он сделать это может
разве что случайно. Другой способ: позволить интеллигентам ездить
где попало и целиться куда попало -- на их усмотрение -- но
разрешать стрелять только тем, кто вроде бы установился нужным
образом. Это называется цензурой. Чёрт бы ее побрал, конечно,
потому что цензура, обслуживающая больной политический режим,
распознает здравые вещи только для того, чтобы не дать им дороги.
Вот пишет человек статеечку про интеллигенцию. Могучий, раско-
ванный, сочный стиль. Впечатляющая статья. Я так не умею. Я грущу
по поводу своей бесталанности, но потом задумываюсь: а что за
стилем? А ничего особенного. Вся сила авторского интеллекта ушла
в стиль. По прочтении статьи я так же богат идеями, как и до
прочтения. Ну, сказал автор про некоторые неприятные особенности
отечественной интеллигенции. Красиво сказал. Но не сказал, почему
я должен считать их плохими и в какой степени; почему они есть
вообще; как их компенсировать или вовсе от них избавиться. Зато
он, может, вдохновил меня? На что-то более конкретное? Нет, он
просто занял мое место в газете.
Какой-то там популярный юморист состроумничал: интеллигент --
паразит, вырабатывающий культуру. Видимо, при некоторых обстоя-
тельствах это звучит смешно. Но ведь неверно: я думаю, интелли-
гент -- это в 90% случаев паразит, перерабатывающий культуру в
псевдокультуру. Или просто организм, размножающий псевдокультуру.
Или даже не имеющий на выходе ни культуры, ни псевдокультуры, а
только дерьмо. (Пример переработчика культуры в псевдокультуру --
этот сраный юморист. Если культура нужна, то вырабатывающий ее
организм не может быть паразитом. Или этот юморист признается в
том, что он антикультурник, то есть сторонник псевдокультуры? Или
противник культуры вместе с псевдокультурой? Это было бы уже
интересно.) А откуда же тогда берется культура? Иногда случайно
получается в процессе производства псевдокультуры. Побочный
продукт, так сказать. Ну и живучая же она потом бывает, зараза.
* * *
Неправда, что интеллигенция всегда в оппозиции к власти: это
лишь миф, должный набивать интеллигенции цену. В оппозиции к
власти находится только та малая часть интеллигенции, которая
хочет, но не может и не надеется попасть во власть или хотя бы
хорошо пристроиться возле власти и поэтому уповает на то, что
власть однажды сменится.
Интеллигенция, которая хорошо устроилась возле власти, бывает,
АРТАЧИТСЯ, но это лишь форма вымогательства с целью устроиться
возле власти ещё лучше.
Интеллигенцию не берут во власть и не устраивают возле власти
по нескольким причинам: во-первых, из-за дефицита вакансий;
во-вторых, из-за бестолковости интеллигенции.
Можно сказать, интеллигенты -- это образованные люди с амбици-
ями, не сумевшие попасть во власть. Как правило, они лишены
творческих способностей, потому что люди с творческими способ-
ностями зачастую хорошо зарабатывают и успешно самоутверждаются
вне власти.
Если же некий творческий интеллигент всё-таки демонстрирует
оппозиционность родному правительству, это почти всегда означает
всего лишь то, что он уже переориентировался на правительство
какой-то другой страны.
Псевдознатоков расплодилось особенно много после дурацкой
"перестройки" -- когда в эту несчастную страну пошли вонючим
потоком культурные достижения Запада. Разные там менеджеры,
юристы, экономисты, политтехнологи, аналитики, специалисты по
демократии и правам человека, организаторы разных шоу, курсов,
конкурсов и "пирамид". Бойкие, поверхностно сообразительные,
гордые своим псевдообразованием и бесконечно самоуверенные.
Очкастые, нахальные, с фальшивыми улыбками, в белых рубашонках
с галстуками.
А впрочем, совсем никудышный человек.
Проще говоря, сумасброд. Странно, как это
из него профессор не получился?
К. Чапек. "Фабрика Абсолюта" (гл. 1).
Преподаватели -- одна из самых гнусных разновидностей интелли-
гентов. Ввиду интенсивного упражнения языка очень многие из них
владеют им виртуозно, и переспоривать их человеку, привыкшему
меньше говорить и больше думать, -- затруднительно. Регулярно
блистая своими псевдознаниями перед глядящими им в рот студен-
тами, они приобретают чрезвычайную уверенность в правильности
своего строя мысли и в исключительности своих способностей.
Когда говорят, что образование дорого стоит, меня это всегда
раздражает: дорого стоит не образование, а содержание всей этой
своры "преподов" и оплата разных издержек, вызванных их
паразитической и деструктивной деятельностью.
Это они заставляли меня прожигать свою молодость на лекциях
и псевдолабораторных занятиях, забивали мою голову ненужными
сведениями, радостно душили мои попытки творчества и портили мне
нервы на экзаменах.
Это они являются единственным препятствием реформе образования,
которая ликвидировала бы такой пережиток малокнижного
средневековья, как лекции, сократила бы срок получения высшего
образования лет до трех и предоставила бы каждому одаренному
студенту возможность развиться в творческую личность.
Когда они прутся в политику (а они очень любят это делать),
они смердят там своим многословным вздором и сбивают с
правильного пути целые нации. Ни один народ не сможет зажить
действительно хорошо, пока не покончит со своими любителями
читать лекции.
Если от плохих врачей есть определенная польза -- вымирание
слабых, то от плохих преподавателей есть только зло, причем
зло страшное, потому что без больших натяжек на эту категорию
интеллигентов можно свалить все преступления цивилизации. Эти
кошмарные чудовища, эти воплощения зла, эти концентраторы и
ретрансляторы всякого вздора, эти попиратели здравого смысла, эти
пожиратели молодости -- да поразит их сифилис (тех из них, у кого
его еще нет), да хватит их кондрашка. Величайшим из людей будет
тот, кто найдет способ освободить от них человечество. Это было
бы более важное достижение, чем избавление его от чумы, оспы и
полиомиелита вместе взятых. Чем больше я думаю о преподавателях,
тем больше укрепляюсь в мысли, что с феноменом преподавания
в него нынешней форме надо решительно и беспощадно кончать,
каких бы воплей и жертв это ни стоило. Мы имеем ситуацию
"или-или": или в обществе радикально сократится воспроизводство
дураков, абсурдистов и моральных уродов, а также всякий
псевдонаучный треп, или попытка решения любой значительной
проблемы будет вязнуть в интригах и болтовне. Гораздо дешевле
держать "преподов" в концлагерях на всем готовом, чем выявлять
и исправлять ущерб, который эти люди будут причинять (даже при
условии запрета на их "работу"), если позволить им свободно
болтаться по улицам.
Несомненно, есть приличные люди и среди преподавателей: мало
ли чем приходится людям заниматься под нажимом обстоятельств. Но
о своих коллегах, боюсь, они вряд ли смогут выразиться вежливее,
чем я. Если, конечно, они действительно приличные люди.
* * *
Кстати, у Ницше ("Странник и его тень", 281): "Надо допускать
как можно меньше людей для посредничества между продуктивными
умами и умами, жаждущими получить от них знание, потому что
посредники почти невольно всегда подмешивают посторонние вещества
в пищу, которую они приносят, затем они слишком дорого ценят свое
посредничество, требуя для себя того, чего бывают лишены ориги-
нальные продуктивные умы, а именно участия, восхищения, времени,
денег и многого другого."
* * *
У Александра Блока: "Всякая культура -- научная ли, художест-
венная ли -- демонична. И именно чем научнее, чем художественнее,
тем демоничнее. Уж конечно не глупое профессорьё -- носитель той
науки, которая теперь мобилизуется на борьбу с хаосом."
"...подойти ближе к Вольной философской академии, где, я думаю,
позволено будет думать о серьезном, а не о том, поверхностном и
элементарном, над чем мыслят наши профессора..." ("Из записных
книжек и дневников", 1919 г., 6 янв.)
* * *
12.09.2014:
О двух типах преподавателей. Одно дело, когда большой учёный,
или инженер, или врач и т. п. немножко почитывает лекции и/или
ведёт семинары за хорошие деньги, опробуя и отшлифовывая формули-
ровки своих новых идей, озвучивая то, что ещё не вошло в учебники
(или вошло не совсем правильно) и заодно высматривая себе учени-
ков и помощников. Другое, когда человек только и делает, что в
поте лица преподаёт за гроши, причём в области, в которой его
собственный практический опыт незначителен или вовсе отсутствует.
В первом случае студенты видят перед собой состоявшегося деятеля
с переднего края борьбы за всякие блага для человечества, во
втором -- неудачника, не сумевшего найти себя в практике: не
знающего её, возможно, даже боящегося её, а то и дезертира с
переднего края. (Разумеется, далеко не все неудачники оказываются
таковыми из-за каких-то своих недостатков: некоторые даже
попадают в неудачники из-за своих достоинств.)
Никто, я думаю, не оказал всем смертным столь дурной
услуги, как те, кто научились философии словно некому
продажному ремеслу и живут иначе, чем учат жить.
Сенека. "Письма Луцилию" (108).
Я ничего не имею против Сократа или Дэвида Юма. Я обожаю
Аристотеля и Шопенгауэра. Я почти до слез восторгался некоторыми
текстами Ницше. Но я при случае душил бы голыми руками тех, кто
с апломбом называют себя "профессиональными философами". Мерзкая
порода абсурдизаторов, лезущих в систему высшего образования
и отравляющих молодежь своими претенциозными вздорными фикциями.
Гнусные черви на трупах великих мыслителей прошлого. Как ловко
они прикрываются славой покойников! Как самозабвенно презирают
они профанов, не желающих разбираться в их заумной галиматье! Как
лихо отшивают они всякого, кто дерзает ставить под сомнение
целесообразность их существования!
Есть настоящие философы. Их мало. Они создают философские
системы. В крайнем случае разбирают отдельные фундаментальные
вопросы человеческого существования, к примеру: роль игры в
жизни людей (Хейзинга), роль агрессии (Лоренц), феномен Запада
(Зиновьев). Некоторые из них очень мутные и вредные (Сартр,
Камю), но хотя бы добросовестные и смелые. И есть "профессио-
нальные философы". Их много. Они тоже пишут книжки: преимущест-
венно "учебники философии" и, как правило, в соавторстве. Браться
за фундаментальные вопросы им нельзя -- разве что пересказывать,
каковы мнения об этих проблемах у настоящих философов. И уж
совсем нельзя им разрабатывать философские системы. Если кто-то
из них нарушает указанные "нельзя", он вылетает из "цеха".
Возможно, он станет настоящим философом (и будет мыкаться как
почти все настоящие философы), но он уже не сможет зарабатывать
на жизнь преподаванием якобы философии.
Главное для "профессиональных философов" -- держать шеренгу
и поддакивать себе подобным. Главное для настоящих философов --
быть сами по себе и слать всех подальше. Две эти группы
противоположны одна другой по своим установкам и взаимно
враждебны.
Как есть наука и псевдонаука, так есть философия и псевдофило-
софия. XX век -- век расцвета псевдофилософии. Можно даже
говорить о глубоком упадке философии, о расстройстве системы
саморефлексии общества. Демагогия, абсурд, муть и заумь --
вместо четких правдивых ответов, ориентированных на практи-
ческий эффект.
Чем туманнее и заковыристее псевдофилософ, тем значительнее он
рангом в сонме собратьев. Чем проще и доходчивее пишет автор о
сложных вещах, тем он им ненавистнее. Но, конечно, вполне воз-
можно, что я ошибаюсь, когда полагаю, что философская система
должна быть понятна (по крайней мере, в какой-то "вводной" своей
части) любому среднесоображающему и среднеобразованному человеку,
а иначе она попросту не нужна.
Единственный способ возродить философию -- это изгнать псевдо-
философию из высших учебных заведений. Студенты могут ограни-
чиваться прочтением двух десятков действительно философских и
полезных для жизни книг (сегодня они их не читают!), а также
знакомиться с коротким докладом о том, что такое философия,
какой хорошей она была и почему ее вытеснила псевдофилософия.
Сваливание в одну кучу настоящих философов и "профессиональных
философов" (= преподавателей якобы философии) идет от последних.
Они и само название "профессиональный философ" выдумали
(противно-лживое) -- так как любят при случае выдавать себя
за настоящих философов, поскольку в глубине души сознают их
огромное интеллектуальное и нравственное превосходство над собой.
"Профессиональный философ" -- это звучит гордо. Это не
какой-нибудь шаромыжник, шлифующий линзы для очков, как Спиноза.
И не какой-то там недорезанный филолог-пенсионер, закончивший
жизнь в сумасшедшем доме, как Ницше.
О том, насколько понятной должна быть философская система для
среднего интеллектуала. В философской системе надо различать по-
нятность и приемлемость. Если система не понятна для большинства
думающих культурных людей, значит, она плохо изложена или пред-
ставляет собой и вовсе чушь. Если она для своего распространения
нуждается в посредстве "профессиональных философов", значит, она
дойдет до "конечного потребителя" лишь в испорченном виде. А если
она приемлема для большинства, то надо, конечно, подозревать, что
она старовата и уже не отвечает ситуации в обществе. Запаздывание
в распространении философских систем, отвечающих текущим и
назревающим потребностям общества, вызывается не только тем, что
они слишком непривычны, но и тем, что их распространению
препятствует масса "профессиональных философов", для которых эти
системы -- вызов. Кстати, философские халтурщики и абсурдисты
любят оправдывать феноменом запаздывания неприятие их пачкотни
критически мыслящими людьми.
Псевдофилософия -- последнее прибежище неудачников из числа
псевдообразованных амбициозных интеллигентов.
У псевдофилософов есть множество оправданий своей очевидной
бесполезности (неочевидной вредности -- если копать глубже).
Одно из них -- миф о том, что они работают не на текущий день,
а на далекое будущее (вперед лет на 50..300). Труженики, мать
их растак. Можно подумать, в текущем дне нет насущных проблем,
требующих предельного мозгового напряжения и хотя бы в принципе
допускающих решение, эффекта от реализации которого не надо ждать
50..300 лет. Кстати, некоторая часть этих проблем -- следствие
деструктивной деятельности псевдофилософов и мутных философов,
когда-то много "поработавших" на будущее лет 50..300 назад.
Еще одно оправдание псевдофилософами их заумной, непонятно к
чему клонящей болтовни -- утверждение о благотворности культиви-
рования многих "направлений мысли" ввиду неясности, какое из них
более правильное. Можно легко согласиться с тем, что такой яснос-
ти нет, но никак нельзя согласиться с тем, что псевдофилософы
представляют разные "направления мысли": на самом деле они пара-
зитируют на настоящих философах в рамках каждого "направления",
а заодно и дискредитируют последних. И кстати, они при всяком
подходящем случае яростно набрасываются на представителей МОЕГО
"направления мысли" (точнее, на меня самого) -- наверное, потому,
что паразитирование на таких, как я, им представляется беспер-
спективным.
Также выдвигается иногда аргумент, что для того, чтобы где-то
проклюнулся какой-нибудь гений, надо терпеть большое количество
попыток разных сомнительно одаренных личностей сотворить что-то
значительное. Именно так и обстояли бы дела, если бы главной
заботой этих личностей не было дружное и энергичное воспрепят-
ствование людям, которые пробуют сказать что-то существенно
расходящееся с тем, что вещает их сложившийся коллектив.
С точки зрения псевдофилософа, человек, заявляющий о бесполез-
ности (надо бы: вредности) псевдофилософии, -- филистер: распро-
страненная разновидность людей, характеризующаяся невосприимчи-
востью к заумным идеям. Именно вследствие огромной численности
филистеров псевдофилософы оказываются людьми исключительными --
избранными, так сказать. Филистеры лишены способности смотреть
далеко вперед, вглубь и вверх -- иначе говоря, ущербные существа,
напрашивающиеся на сострадание и не способные протянуть
сколько-нибудь долго, если псевдофилософы перестанут думать за
всех. Филистеры бывают двух разновидностей: те, которым нет дела
до псевдофилософов, и те, кого псевдофилософы раздражают.
Последняя разновидность филистеров -- малочисленная, но зато
очень гнусная и очень вредная для человечества, потому что она
называет псевдофилософов шарлатанами и хочет, чтобы их не было
(или чтобы они, по крайней мере, не лезли в учителя жизни, не
забивали информационные каналы своим бредом и не требовали за
него деньги у общества).
Среди псевдофилософов надо различать слегка припыленных
имитаторов и тех, кто отдаются псевдофилософствованию со страстью
и с убеждением в своей призванности. В последнем случае я склонен
считать псевдофилософствование своеобразным психопатологическим
комплексом, соединяющим нарушения восприятия и критического
мышления с малопрогредиентной манией величия и психопатичностью
истерического типа (вот загнул!). Личности, отягощенные указанным
комплексом, склонны много читать (и -- хуже того -- помнить
прочитанное), выискивать и подхватывать наиновейшее, всюду лезть
со своим неравнодушным мнением. Они любят выражаться вычурно, с
обилием малоупотребляемых терминов и говорить сложно о простом.
Способность усложнять простое они считают своим достоинством.
Страстные псевдофилософы -- мазохисты. Они любят быть гонимыми.
Это возвышает их в собственных глазах до таких фигур, как
Мартин Лютер, Джордано Бруно или даже Иисус Христос. Поэтому
они намеренно прутся туда, где можно получить щелчок по носу.
Ввиду неспособности создать какой-либо фундаментальный текст
они, чтобы оправдать свое существование на этом свете, лезут
в публицистику и в политику, выдают себя за методологов,
политологов или культурологов, читают лекции, пристраиваются
редакторами, создают школы чего-нибудь, в которых извращают мозги
молодежи. Им кажется, что, пребывая в гуще жизни и раскрывая глаза
алчущим правды, они реализуют свою высокую миссию: "учат думать"
или что-то в этом роде.
Слегка припыленные имитаторы в это время усиленно занимаются
компиляцией и издают толстые "основы", "введения", "курсы",
"общие теории" и прочую дребедень с псевдознаниями, забивающую
книжные прилавки и отвлекающую от настоящей литературы ту
несчастную молодежь, которая вследствие неспособности решить
проблемы секса и карьеры возгорелась приобщиться к мудрости.
Что же касается действительных, здравых философов, то они
видятся людьми ленивыми, умеренно сторонящимися общения и
широкого внимания, в прохладных отношениях с властями, вне
партий, недоверчивыми, консервативными, критичными, сомневающи-
мися, слегка ворчливыми, зарабатывающими отнюдь не философией,
пишущими просто и немного, а также проявляющими некоторую
склонность к построению "систем" (потому что "системы" экономят
мозговые усилия). Довольно близкими к указанному типу
представляются Сенека, Спиноза, Шопенгауэр и я.
* * *
А может быть, настоящий философ это даже не столько тот, кто
разрабатывает новые системы или решает отдельные существенные,
но слишком сложные проблемы общего характера, сколько тот, кто
придерживается (и на словах, и на деле) старых проверенных
систем, слегка подправляет их соответственно меняющимся условиям
и накапливающемуся общественному опыту их применения и защищает
их от новых попыток дискредитации. Ведь человечество по своей
сути за последние 2000 лет изменилось мало, а значит, не могло
сильно измениться также правильное и неправильное, то бишь
добродетели и пороки.
Эти отвратительные оболваниватели плебейских масс должны
сидеть на одной скамье подсудимых вместе с самыми кровавыми
уголовниками, самыми бесстыдными политиканами, самыми грязными
дельцами. В моем виртуальном концлагере для этих народных
любимцев отведен самый угрюмый барак.
Я не помню, чтобы кто-нибудь из них когда-нибудь призвал
зрителей к чему-нибудь полезному, хотя, возможно, и не очень
легкому, -- например к тому, чтобы потравить глистов себе и
товарищам.
На экране они великолепны, но у каждого в анамнезе какая-нибудь
мерзость, так что нет смысла ее раскапывать, а можно просто
исходить из того, что она есть. Вообще, я сомневаюсь, что человек
с нормальной биографией, нормальными психическими качествами и
здравым мировоззрением смог бы не то что ужиться в качестве
одного из лидеров на телевидении, но даже попасть в их число. Уж
конечно, я не завидую их славе -- ну ее к чёрту, я лучше позави-
дую славе кого-нибудь другого. Меня всего лишь раздражает та
гнусная чушь, которую они вдувают в уши доверчивым дуракам. Мне
ведь с теми дураками жить! Когда пристрелили одного из этих мерз-
ких выродков, я был очень рад. Хотя радость несколько умалялась
тем обстоятельством, что сделал это не я.
Упаси меня, Боже, попасть на фильм, получивший несколько
"Оскаров". Дурацкий видок этого дурацкого приза вполне
соответствует дурости, которая за ним стоит. Одного, от силы
двух "Оскаров" могут присудить по ошибке или же за какой-нибудь
дефект, который неизбежно есть в любом фильме. Но 3..5 "Оскаров"
надежно свидетельствуют, что фильм -- заумная занудливая дрянь.
Даже если фильм только "выдвигали на Оскаров", но он их не
получил, это все равно очень и очень подозрительно, и лучше
держаться от такого творения подальше -- если есть желание
сохранить время, деньги и способность к здравому суждению.
Однажды я убил вечер на то, чтобы посмотреть "Тонкую красную
линию", то ли получившую, то ли чуть не получившую не 3 и не 5,
а целых 7 "Оскаров". Я был вынужден смотреть этот фильм, потому
что заплатил за видеокассету деньги, которых хватило бы на целый
килограмм шоколадных конфет. Уже через 15 минут сидения перед
экраном я понял, как крупно ошибся, сделав эту покупку. Я
стоически мучился у телевизора целых 2 часа, но больше не
смог выдержать и оставил последние сцены на следующий раз.
Какой-нибудь боевичок или триллер, конечно, не донесет до меня
никаких значительных идей, но он хотя бы позволит полюбоваться
красивой дракой или красивой женщиной, и я нахожу это гораздо
лучшим, чем выслушивать шизоидные рассуждения о жизни и смерти. И
мне вовсе не нужен их дурацкий реализм: я и без них знаю, что
люди -- дерьмо. Я хочу увидеть мир таким, каким он должен быть. Я
хочу иметь перед глазами таких людей, которыми можно любоваться,
а не таких, от которых тошнит.
Слава Богу, в Голливуде хватает специалистов, знающих толк в
занимательном кино. А откуда берут этих тяжелых извращенцев,
которые присуждают своих дурацких "Оскаров", мне неизвестно.
Не знаю, как в других местах, а в стране, в которой я имел
несчастье родиться и жить, большинство средних и высших началь-
ников тяготеет к одному и тому же типу: жирноватый мордастый
мужик выше среднего роста, с наглыми ("начальственными") мане-
рами, пишущий дурным стилем и с ошибками и не намного лучше
выражающийся устно. В анамнезе у него кое-как оконченный провин-
циальный институт и, может быть даже, кандидатская диссертация на
какую-нибудь идиотскую тему. Его любимые занятия в часы досуга --
охота, рыбалка, спортивные телевизионные передачи и пьянство.
Книг он не читает. Таких, как я, презирает.
Подобные начальники держатся в своих креслах главным образом
потому, что изо всех сил поддерживают друг друга. Связи -- основа
их деятельности. Они все примерно одинаково мыслят и исповедуют
примерно одинаковую мораль. Пробиться в их среду можно лишь при
условии, что станешь рассуждать так же плоско, как они, и во всем
им поддакивать. Человек с ярким творческим талантом вряд ли
поднимется в их среде выше руководителя какого-нибудь отдела, да
и то лишь при условии, что будет помалкивать.
Меня всегда воротило от агрессивно-высокомерно-самодовольных
начальственных морд. А кого-то из ровесников и почти-ровесников,
оказывается, до изнеможения тянуло, наоборот, поскорее среди этих
морд затесаться и наесть себе такую же морду. Так вот, некоторые
из них в этом очень даже преуспели и мне приходится теперь видеть
и их агрессивно-высокомерно-самодовольные морды тоже и
выслушивать чушь, которую обладатели этих морд имеют обыкновение
выдавать.
Я анатомически, физиологически и психологически не годен к
тому, чтобы быть начальником. Моя физиономия более-менее подходит
разве что для террориста или второразрядного писателя.
Их характерный антропологический признак -- толстая наглая
физиономия. Не то чтобы они имеют большой избыточный вес, но
в области щек и затылка почти всегда имеет место заметное
вспухание.
Они самоуверенны, шумны, агрессивны. У них есть собственный
полууголовный жаргон, который, когда я его слышу, заставляет
меня вновь и вновь возвращаться к мысли о том, что надо бы
потратиться на пистолет. Они презирают всех, кто не хотят или
не могут копировать их образ жизни. В особенности они презирают
тех, кто пробуют вступаться за общественное благо.
Их художественные вкусы пошлы и вульгарны. С той поры, как
российские фильмы стали делаться под эти вкусы, я перестал их
смотреть. Предпочитаю пересматривать старое, даже если оно с
"красной пропагандой".
Если слишком предприимчивый говнюк и приносит пользу обществу,
то либо случайно (в качестве побочного продукта), либо для того,
чтобы усыпить бдительность этого общества (и потом вернее обворо-
вать его), либо чтобы было можно оправдываться, если однажды
поставят к стенке. Когда какой-нибудь лавочник делает доброе
дело, это настолько необычно, что попадает в газеты и в телеви-
зионные новости.
Если у предприимчивого сломается какая-то дорогая вещь, он
поспешит продать ее какому-нибудь простаку, сокрыв дефект. По
возможности он еще выдерет из нее при случае что-нибудь себе
про запас или заменит что-то на менее качественное. А если у
предприимчивого неизлечимо заболеет домашнее животное, он его
если не продаст, то выгонит на улицу.
Однажды моя жена купила двенадцать цыплят. Один был вялый уже
сразу по приезде с базара. К вечеру он помер. К утру померли еще
два. Оставшихся повезли на следующий день в деревню, но там уже
через сутки не осталось в живых ни одного. Представляю, какой это
был удар для моей десятилетней дочки: я смерть своей единственной
вороны вспоминаю с ужасом до сих пор. Мы с дочерью никогда этих
циплят потом не обсуждали. Той мерзкой сучке, которая продала мо-
ей жене заведомо неживучих птенцов (а я уверен, что она поперлась
с ними на базар, когда увидела, что некоторые из их компании
начали умирать), я желаю самой подохнуть в страшных муках.
Собственно, такие дряни обычно отбрасывают копыта в указанной
манере и без пожеланий от мне подобных.
Газетчики и телевизионщики бережно относятся к предприимчивым,
потому чтоб питатются крохами с их столов. Иногда эти крохи бывают
очень даже большие.
В странах с традицией частной инициативы отвратительные черты
предпринимателей не столь ярко выражены, но там, где лавочники
еще только идут в рост, впечатление от них кошмарное.
* * *
Во всякой разновидности "рыночных операций", будь то покупка
яблок на рынке, пломбирование зуба у платного дантиста или что-то
еще, можно лишь тогда считать себя пребывающим в сравнительной
безопасности, когда ты более-менее знаешь набор тех гнусных уло-
вок, которые лавочник будет против тебя применять. Но какой ценой
это знание приобретается!
Все эти шибко занятые, у которых день расписан по минутам,
имеющие кучу должностей и общественных обязанностей, стремительно
передвигающиеся, рано встающие и засиживающие за работой допозд-
на, воображающие себя тружениками и благодетелями человечества,
вызывают у меня брезгливость. Раньше меня беспокоил вопрос: когда
же они думают? Ведь серьезными размышлениями невозможно занимать-
ся второпях и по расписанию. Теперь я знаю: они не думают вообще
-- на том уровне, какого требуют дела, которые они под себя
подмяли. Если бы это было не так, мир бы не был столь удручающе
неблагополучен. В молодости меня огорчало, что я сам недостаточно
деловой: люблю полениться, почитать без всякой четкой цели,
поразмышлять о том, что само придет на ум. Я писал какие-то планы
и режимы дня, пробовал учитывать время на манер А. Любищева. У
меня даже заводились "ежедневники". Позже до меня, к счастью,
дошло, что если я хочу отличиться мыслью, то вся эта деловая
суета будет только мешать. Сейчас у меня нет "ежедневника", и
дела о которых я должен помнить, настолько редки, что на них
хватает даже моей неверной памяти. И я мог бы напечатать себе
визитные карточки, но не печатаю -- потому что не хочу быть
похожим на деловых.
(В молодости меня также беспокоила слабость моей памяти. Я даже
пробовал развивать память тренировками. Сегодня же я полагаю,
что если я в состоянии удерживать в голове свои компьютерные
пароли, не забываю о мельчайших обидах, а также довольно быстро
вспоминаю, куда спрятал от жены деньги и шоколадные конфеты, то
мои дела не так уж плохи, а если некоторые вещи в моей голове
куда-то безвозвратно пропадают, то, может, это так и надо -- для
успешного творчества, к примеру. Кроме того, у меня с годами
выработалось стойкое отвращение к так называемым эрудитам --
несчастным людям, которые хорошо помнят книжную всячину, но
которых опасно подпускать к делам, требующим конструктивного или
критического мышления. В конце концов, всё, что я когда-либо
прочитал, где-то у меня в подсознании наверняка сидит -- и
работает оттуда незаметно, но вроде бы с пользой.)
Вы задумайтесь над тем, что вы делаете на оккупированных вами
территориях: чуть где вырастет не нравящееся вам растение
("сорняк"), вы спешите его вырвать; чуть где проползет козявка,
вам неймется ее раздавить. Никакого уважения к чужой жизни.
Никакого к ней интереса. Много ли среди людей наберется таких,
кто предпочитает пересадить "сорняк" или отнести козявку подальше
от слишком опасного места? Да таких почти что и нет: я знаю
только себя. А ведь эти козявки и "сорняки" -- нормальные,
здоровые организмы, которым всего лишь не повезло с соседями.
И они занимают мало места, и не воняют, и ничего для себя не
требуют. Наконец, они красивы -- даже такие существа, как пауки
и медведки; надо только понимать их красоту: смотреть на них
так, как смотрели бы они на себя сами. Может, я делаю ошибку,
когда ставлю в один ряд ваших стариков с моими козявками?
Наверное, делаю -- но только в том смысле, что козявки -- лучше.
Для меня все твари Божьи имеют равное право на существование.
И для какого-нибудь буддиста -- тоже. Я уважаю буддизм только
за это. Не убий никого, кто тебе не мешает слишком сильно; от
чьих помех легко можно уклониться; кого нет необходимости
употребить в пищу или для других жизненно важных целей. А ваши
старички мешают -- и сильно. И к тому же они любят давить козявок
и вырывать "сорняки". А если вам они не мешают, то забирайте их
себе -- чтобы вокруг меня было свободно и чисто.
Когда мне попадается на глаза какой-нибудь маразматик, едва
передвигающий конечности, я ненавижу общество с удвоенной силой.
Какими тупыми и ленивыми надо быть, чтобы доводить себя до такого
состояния! И какими надо быть наглыми, чтобы за это требовать для
себя еще каких-то благ! Их болезни, их тяготы -- расплата за
прошлые грехи и глупости. Жалеть их, помогать им -- это, как
правило, значит брать на себя часть их вины и потворствовать злу.
Обычно они едва переставляют ноги, поэтому стремятся обойтись
минимумом шагов. Из-за этого они топчут газоны, переходят улицу
в неположенных местах (чем создают аварийные ситуации), а также
трутся о меня всегда, когда можно было бы свободно пройти мимо.
Когда я несусь, маневрируя, через толпу, они смотрят на меня с
ненавистью.
К сопливым трясущимся старикашкам я испытываю такую же сильную
неприязнь, как к красномордым алкоголикам и вонючим бомжам. Это
инстинктивное неприятие -- следствие опасности, которая от них
исходит. Зараза, грязь, вонь, неадекватное поведение, несчастные
случаи -- вот неполный спектр почти неизбежных неприятностей,
порождаемых этими существами. Так ну их к чёрту.
Старикашки смердят своим прошлым и пачкают окружающую среду
своими густыми зелеными соплями. У каждого из них букет болезней,
половина из которых представляет опасность для окружающих. Они
пялятся исподлобья с ужасом и ненавистью на изменяющийся мир,
в котором они давно уже ничего не понимают, и извергают при
всяком случае словесный понос насчет того, как плохо все стало
и какая плохая молодежь, забывая, что это именно они довели мир
до такого состояния. Но самое отвратительное то, что они пердят
в общественном транспорте. Другие, конечно, тоже пердят
(исключая меня и таких, как я), но все-таки гораздо меньше, а
эти доходяги с дряблыми кишечниками только и норовят испортить
воздух.
Когда они оказываются по соседству со мною, мне всегда мере-
щится трупный запашок, поэтому я стараюсь дышать поменьше и
убраться поскорее и подальше. Я охотно признаю наличие у меня
геронтофобии. Может быть, за нею стоит всего лишь страх смерти
и/или переразвитая брезгливость -- не знаю.
В общественном транспорте я всегда стремлюсь занять такое
место, чтобы никто из протухших старых грибков не оказался
рядом. И чтобы даже движение воздуха не шло на меня со стороны
тех маразматиков, которые не совсем рядом. Ведь если не заразят
чем-нибудь, так соплями забрызгают. Помню случай, когда мне не
повезло: сидевшая рядом со мной неправильно воспитанная девушка
уступила место маразматику. Вместо симпатичной девушки рядом ока-
зался мешок полусгнивших костей. Я думал сразу слинять подальше,
но поленился: чтобы занять сидение, я специально топал на дальнюю
остановку, да и ехать мне предстояло далеко. К тому же и пердун
вроде бы был еще не совсем развалиной. Я сжался так, чтобы
занимать меньше места и подальше от соседа. И тут началось!
Конечно, он немедленно принялся причмокивать, хлюпать носом и
время от времени задевать меня локтем. А я старался уверить себя,
что все это еще вполне терпимо, и боролся с соблазном извлечь
свой электрошокер, потрещать искрой у маразматика под носом и
предложить ему подлечиться моим электричеством -- от насморка и
от других болезней.
* * *
А эта их манера бряцать юбилейными медальками! Каждый второй
норовит нацепить хоть какой-то значок, а то перед соседями
неловко. Тоже мне герои нашлись! Ветераны заградительных отрядов,
отважные штабные писари, "бойцы невидимого фронта". Вот я-то --
действительно фронтовик: ветеран астральных битв и, может быть
даже, без пяти минут Герой Космоса.
* * *
Чем дольше человек живет, тем больше он повинен в мерзостях
этого мира. Поэтому почти все старики -- вполне состоявшиеся
преступники.
* * *
О старухах. Эти поганые сморчки, давно схоронившие своих
выродков-мужей -- курильщиков и пьяниц! Эти куски ползучего
дерьма! От одной лишь мысли о них у меня может прекратиться
эрекция. Я -- геронтофоб, и я не вижу оснований для подавления
в себе этого качества. В дурную эпоху, в которую пишется эта
книга, в городе, в котором я имею несчастье жить, сотни старух
торгуют сигаретами на улицах -- пачками и поштучно -- почти что
всучая их прохожим. Что вы говорите, их пенсии им не хватает на
жизнь? Плохое государство не желает на них тратиться? Почему
же они на выборах бегут чуть свет голосовать за какого-нибудь
выродка, а сунься в кандидаты я или кто-либо из мне подобных,
шарахаются от нас, как от черта. На самом деле их пенсию
наверняка пропивают их сынки-алкоголики. Если бы не эти ползучие
гадины, может быть, кто-то иной раз бы и не закурил. Но они
травят молодежь, чтобы продлить свое собственное прозябание. Как
говорится, мертвый хватает живого. Другие отвратительные старухи
торгуют на улицах семечками. Потом шелуха от этих семечек летит
на асфальт и даже на пол в общественном транспорте -- это не
считая бактерий и яичек глистов, заносимых плебеями в рот
немытыми руками вместе с семечками.
* * *
Люди толпы (синонимы: простые граждане, серая масса, плебеи,
быдло) настроены на то, чтобы к 70 годам превращаться в разва-
лины: они деградируют, КАК ВСЕ; болтаются по врачам, КАК ВСЕ;
воняют, КАК ВСЕ. Ничтожное их число делает гимнастику. Из тех,
кто делают, лишь немногие делают правильно. Если даже я бываю
ленивым, то чего ожидать от них? При этом они хотят, чтобы я
страдал из-за их расхлябанности: не только оплачивал (через
налоги и т. п.) их лечение, но еще и уступал им место в автобусе.
А вот уж нет! Я не буду потакать глупости . Я буду удерживать
свою позицию, даже если против меня ополчится вся ваша пузатая
и дряблая толпа. Я буду упорен, как герои-панфиловцы под Москвой
в 1941-м. Там, где я, маразм не пройдет.
* * *
Я могу сказать всем сутулым, заслуженным, едва ползающим труже-
никам на пенсии: неужели вы действительно работали ради моего
блага?! И куда оно подевалось? И что оно вообще собой представ-
ляло? Лучше бы вы ради моего блага бастовали и бунтовали: завое-
вывали уважение к личности и сами становились личностями, а не
говорящими орудиями труда. Но если бы вы ради моего блага не
делали совсем ничего, было бы тоже довольно неплохо: остались бы
целыми и чистыми леса, луга, реки, озера, болота, горы и т. д.
А еще вы бы лучше чаще думали о том, как устроить общество так,
чтобы работать приходилось поменьше, а всяких благ получалось
побольше, и чтобы всё вокруг было красиво, и чтоб не слишком
страдала при этом естественная среда. Вот тогда бы я был вам
благодарен. А сейчас у меня к вам только ненависть и тяжкие
обвинения, поскольку вы всего лишь загаживали планету и выжирали
ресурсы.
* * *
Цепляние стариков за жизнь обусловливается тем, что у них вместе
с физической деградацией идет деградация умственная (хотя у многих
и деградировать-то нечему). Если бы они имели бы возможность
здраво оценивать себя, они вряд ли задерживались бы в своем
состоянии надолго.
* * *
Полноценные люди -- более-менее умные, волевые, здраво смотря-
щие на вещи -- до состояния маразма себя обычно не доводят: они
либо сохраняют до преклонных лет здоровье и энергию, либо
погибают сравнительно молодыми (или даже очень молодыми): в бою
или от перенапряжения в каждодневном противостоянии злу. А что
касается этих полумертвых существ, медленно ползающих по улицам,
то большинство из них даже в свои лучшие годы было не более чем
грязноватой серой массой, дешевым сырьем для производства сверх-
человеков.
* * *
Большинство просто не отдает себе отчета, какие значительные
выгоды приносит человеку своевременное убытие в мир иной. Во
первых, он сносно будет смотреться в гробу. Во-вторых, он
избежит всех неприятностей, которые приходят вместе со старческим
маразмом. В-третьих, он избавит себя от необходимости хоронить
своих родственников и друзей. В-четвертых, его соседи и наслед-
ники будут часто вспоминать о нем с благодарностью.
Далее, всякий, кто вовремя дает дуба, оказывает большую услугу
и своей многострадальной Родине: ей не надо будет выплачивать ему
пенсию, содержать для него врачей, гонять ради него общественный
транспорт. К тому же он уменьшит тяжесть жилищной проблемы, а это
вам не лишь бы что: тут уже впору думать о небольшой посмертной
награде.
* * *
Особенности старческого возраста: ослабление всех способностей,
отсутствие перспективы, груз жизненного опыта, мешающий творить
и рисковать. Чем выше доля маразматиков в обществе, тем хуже оно
развивается, адаптируется, переносит трудности -- иначе говоря,
тем больше оно рискует погибнуть в случае какого-нибудь масштаб-
ного бедствия. Если разразится глобальная катастрофа и встанет
вопрос о выживании человечества, то в числе первых спасательных
мер должно быть осуществлено истребление всех старикашек. Не
думаю, что их надо будет пустить на котлеты: я не смог бы есть
такие котлеты даже при сильном голоде. Но вполне можно будет
делать из покойников белковый концентрат и добавлять его в пищу,
к примеру, свиньям. В крайнем случае -- удобрять поля пеплом из
крематориев. Если кому-то кажется, что здесь я перешел уже все
границы, пусть протрет глаза и перечитает текст еще раз. Претен-
зий к стилю я не принимаю, поскольку твердо придерживаюсь мизан-
тропического подхода, а что касается утлитарной стороны дела,
так я уверен, что когда станет нечего есть, отношение к моей
идее изменится в лучшую сторону. Не могу сказать, что это мечта:
скорее, это всего лишь мысль, помогающая переносить соседство с
маразматиками.
* * *
Старики -- это человеческое. В "дикой природе" старые организмы
встречаются очень редко (равно как больные и калеки), потому что
там всё слабое довольно быстро погибает (поедается или оттесняет-
ся от источников ресурсов). Живой мир по преимуществу молод и
здоров. Полуголодные, но полные сил организмы рыщут в нём в
поисках любви и пищи. А кашляющее, едва ползающее старичьё на
костылях попадается только среди существ, пользующихся орудиями
труда и речью.
* * *
Наибольшую угрозу представляют собой старикашки в домах с
газовыми плитами. Они в состоянии уничтожать целые подъезды. Ни
один нормальный человек не может чувствовать себя в безопасности,
если где-то поблизости гнездится маразматик с газовой плитой.
* * *
Нашел у Геродота: "Об обычаях массагетов нужно сказать вот что.
(...) Никакого предела для жизни человека они не устанавливают.
Но если кто у них доживет до глубокой старости, то все родствен-
ники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вмес-
те с мясом других жертвенных животных и поедают. Так умереть --
для них величайшее блаженство. Скончавшегося же от какого-нибудь
недуга они не поедают, но предают земле. При этом считается
несчастьем, что покойника по его возрасту нельзя принести в
жертву." ("История", кн. I.216)
* * *
Я подозреваю, что моё неприязненное отношение к старым бздёжни-
кам создаёт вокруг меня защитное поле, препятствующее их дурному
паранормальному воздействию на мой организм. Или их энергетичес-
кому вампиризму по отношению ко мне. Или чему то ещё в этом роде.
Вы так легко принимаете на веру всякий вздор про паранормальные
явления, что, может быть, благожелательно примете и этот: на
всякий случай, если хотите жить без лишних забот.
* * *
Я -- командор Ордена Стоячего Члена, первый враг всех маразма-
тиков и вырожденцев. Цель Ордена -- расчищение места под солнцем
для свежей поросли, препятствование паразитированию больных на
здоровых. Мы -- чистильщики, истребители ползучих трупов. Не
говорите мне о старикашках перед едой, если не хотите испортить
мне аппетит.
* * *
Мысленно я уже вижу накачанного пивом дегенерата -- автомобиль-
щика, курильщика и собачника -- который, прослышав, что я резко
высказался о сопливых полудохлых старикашках, станет караулить
меня у подъезда, чтобы "проучить", а заодно и подрасти в собст-
венных глазах. Я тебя жду, выродок. И я предупреждаю, что поста-
раюсь прикончить любого, кто вздумает на меня напасть. А дальше
будь что будет.
* * *
Я многое могу понять, если поднапрягусь. Но одна вещь мне никак
не дается: если убогих жалеете вы, а не я, то почему жить рядом
с ними столько долгих противных лет приходилось не вам, а мне?
А может, вы потому и жалеете их, что не были на моем месте?
* * *
"Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раз-
думье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может
быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин,
которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть вы-
сказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который
не надо взбалтывать, чтобы не испортить его." (Л. Н. Толстой,
"Севастополь в декабре месяце")
Каждый болеет в меру своей глупости. 90% медицины обслуживает
дураков. Я бы никогда не смог работать врачом, разве что
специализировался бы по молодым здоровым умникам, преимущественно
женского пола.
Большинство нуждающихся в медицинской помощи -- это маразматики,
алкоголики, вонючие многолетние курильщики, порождения пьяных
зачатий, подзаборные бомжи. Короче -- человеческие отходы. Все
эти дряблые, облезлые, сопливые, изможденные физиономии, все эти
мутные глазенки и дрожащие конечности не вызывают у меня ничего,
кроме отвращения и ненависти. Я даже убивал бы этих уродов только
издалека и так, чтобы ветер дул от меня к ним, а не наоборот.
Если я не курю, не пьянствую, делаю по утрам гимнастику и
вообще веду должный образ жизни, то я с почти неотвратимой
закономерностью оказываюсь здоров. Иными словами, не заражаю
окружающих, не подбрасываю им нравственных проблем и не нагружаю
общества расходами на здравоохранение и на возню с инвалидами.
Неужели это не должно хоть каким-то образом вознаграждаться? Если
вдруг -- не приведи Господи -- начнется война, меня как здоровяка
пошлют на фронт в числе первых, а разные там почечники и сердеч-
ники будут читать о моем героизме в газетах и тихо радоваться
своей ущербности. Так неужели мое здоровье, поддерживаемое
немалыми усилиями, должно быть моим же проклятьем?!
Всякий раз, когда я вижу больного, мое первое желание, как
правило, -- помочь в завершении его жизненного пути вместе с
населяющими его внутренними паразитами. Что, вы ждете от меня
сострадания и любви к ближнему? Да сколько угодно, но только не к
каждому. А исключительно к тем, к кому хочется. Если есть
инстинкт, значит, он для чего-то нужен. И надо разобраться в его
сути и дать ему возможность уместного проявления. Если я
испытываю брезгливость, значит, это помогает мне выживать -- мне
и человечеству. Конечно, вполне возможно, что моя брезгливость
чрезмерна, но сначала докажите мне это. А пока не докажете, я
укроюсь за презумпцией невиновности. Мое мнение -- против вашего.
Моя осторожность -- против вашей беспечности. Мое чутье -- против
вашей поверхностности. Моя смелость -- против вашего самолюбова-
ния. Вы торопитесь насладиться своим нравственным превосходством
надо мной, но сначала потравите у себя глистов и научитесь
своевременно и тихо опорожнять прямую кишку.
Вообще, если кто-то требует, чтоб сострадали, то либо он сам
нуждается в сострадании, либо дома у него лежит несчастный
нуждающийся родственник, либо этому человеку очень везло в
жизни. А может, он просто дурак или у него инстинкты перекосо-
бочило.
Возврат в оглавление