Александр Бурьяк: Откровения мизантропа / Кого я ненавижу больше всего

Откровения мизантропа

17.40. Дачники.

Их разговоры все время сбиваются на их дачные дела. Это люди почти полностью потерянные для общества. Конечно, мне не жалко общества, но вместе с ним страдаю и я. Чтобы выбираться на свои проклятые дачи, они приобретают из-за границы подержанные автомобили и воняют ими на улицах, делая город еще менее пригодным для жизни. Эпизодически, после больших усилий в согнутом состоянии, у них случается радикулит, и тогда они морщатся и ползают едва-едва или вовсе отлеживаются дома. Если они так любят сельскую жизнь, то и торчали бы где-нибудь в деревне, а не мотались туда-сюда, сжигая топливо, изнашивая транспорт, отравляя окружающую среду и разбивая дороги. Все это можно было бы вытерпеть, но они имеют обыкновение тащить на свои дурацкие участки разный строительный материал и сооружать там себе хибарки, сарайчики, заборчики, сортирчики и т. п., а это не только уродует сельский пейзаж, но также сдерживает решение жилищной проблемы в стране, из-за чего лично я ну очень долго страдал, а прощать такие вещи я не имею обыкновения.

17.41. Отличники.

Я помню, как вечный и безусловный отличник в нашей студенческой группе однажды стал серьезно "плавать" на экзамене. Ах, как он, бедняга, заволновался! Преподаватель полистал его безукоризненную зачетную книжку, пожурил, а потом поставил очередное "отлично". Какого выдающегося прохиндея ни возьми, почти наверняка окажется бывшим отличником. Причина главным образом в том, что когда учение заканчивается и приходит пора работать, выясняется, что никаких выдающихся результатов он показать не может, и из-за этого у него случается душевный кризис и товарищ пускается во все тяжкие, чтобы снова стать особенным. Что до меня, то последние годы в школе и пять страшных лет, проведенных в институте, я до сих пор вспоминаю с ужасом. Конспектирование лекций было для меня настоящей пыткой, не говоря уже об экзаменах. Сегодня одна только мысль о том, что где-то когда-то мне еще, может быть, придется сдавать какой-нибудь экзамен, способна испортить мне настроение. Вообще, существующая система массового образования ориентирована на то, чтобы сделать человека безопасным маленьким колесиком в уродливом общественном механизме -- вполне довольным собой исполнителем ничтожной и дурно оплачиваемой роли. Творческие навыки и критическое мышление он должен проявлять лишь в очень ограниченных, указанных государством пределах (чтобы он, упаси Боже, не задумался о том, насколько неэффективно и несправедливо существующее общественное устройство и насколько важно ради блага нации регулярно обновлять социальную "верхушку"). Что же касается знаний и навыков, нужных для занятия лучших мест во обществе, то эти знания и навыки прививаются разве что отпрыскам больших папаш в устных беседах и уж никак не через общедоступные книжки.

17.42. Правозащитники.

Во всяком обществе должна делаться некоторая "грязная работа" по очищению его от дефективного "человеческого материала". Не всегда ее делают правильно, но всегда заводится пара-тройка выродков, которые начинают скулить с безопасного расстояния, что проявленная жестокость чрезмерна, что больной зуб надо было еще лечить, а не рвать. Эти добрячки за чужой счет, возможно, и были бы обществу некоторым образом полезны, если бы не их стремление зарабатывать своим скулежем на жизнь. Они еще хуже тех пожизненных президентов и наглых чинуш, которых так страстно обличают в насилии над людьми. Те хоть что-то умеют делать и кое-как поддерживают государственный организм (обеспечивая тем самым и мое существование), эти же только истерично орут. Простым трудом они гнушаются или вовсе на него не способны. Все эти профессиональные борцы за права человека, кем бы они себя ни воображали, на деле являются агентами влияния других государств, в интересах которых подрывают какой ни есть общественный строй своей родины. Они таскаются по посольствам, ездят на чужие деньги за границу рассказывать, какая отвратитель- ная у них родина -- как будто у тех, кому они плачутся, родина намного лучше. Им непременно нужно быть на виду и страдать публично. Себе в убыток протестуют только те из них, кто еще не совсем попал в струю или кто не был принят в психбольницу только потому, что на всех нуждающихся в медицинской помощи не хватает мест. Типичный борец за права человека -- это пародия на Иисуса Христа. Видные правозащитники подбивают молодежь на глупые "подвиги", а сами отлично выходят сухими из воды. Они валяют дурака и осваивают американские и западноевропейские "гранты", а возбужденные ими молодые дурачки лезут на демонстрациях под дубинки, платят штрафы и садятся в тюрьму. Когда у свободы подобные приверженцы, начинаешь серьезно думать, а так ли уж она нужна.

17.43. Подающие уличным попрошайкам.

Люди, сующие деньги уличным попрошайкам, противны мне по нескольким причинам. Во-первых, они поощряют таким образом тех, кто вполне бы мог найти и более приличный способ пропитания и перестал бы портить городской пейзаж. Во-вторых, они продлевают таким образом существование тех, кто ни на что большее не способен, и это ведет к существованию в городе источников заразы -- хотя бы потому что деньги, которые для всех общие, проходят через грязные конечности существ, склонных ковыряться в отходах и не склонных пользоваться мылом. В-третьих, они ищут слишком легкого способа подрасти в своих глазах, а впоследствии попасть в рай.

17.44. Благотворители.

Они носятся с сиротками, старикашками, раковыми больными, наркоманами, бродягами, калеками, психически ненормальными и прочими неполноценными -- способствуя увеличению доли дегенератов в этом несчастном обществе. Многие из благотворителей являются, по-видимому, просто латентными некрофилами -- извращенцами, которые получают удовольствие от вида дерьма, разложения, смерти. Что касается сироток, то в мирное время это редко оказываются дети погибших героев или просто нормальных людей, которым не повезло. Чаще всего это отпрыски вырожденцев, склеивших ласты раньше времени (по причине беспечности, чрезмерной агрессивности или тяги к самоубийству), или подкинувших своих чад обществу по причине недоразвитости своих родительских инстинктов, или просто лишенных родительских прав. У этих детишек, как правило, дурная наследственность, и повзрослев, большинство из них проявит склонности своих папашек и мамашек: будет воровать, грабить, распространять венерические заболевания, колоть наркотики, сбивать на автомобилях прохожих и т. д. Пока этим чадам немного лет, они выглядят ангелочками и вполне способны умилить и разжалобить, но каждый второй из них -- бомба замедленного действия. Если верить газетам, около 30% выпускников детских домов приобретают судимость, около 50% обитателей тюрем -- сироты. Хотя воспитание в вашем обществе поставлено так же скверно, как почти все остальное, я не думаю, что дело только в их неправильном воспитании. * * * За всю жизнь мне доводилось лишь несколько раз доставать нож для самообороны. В эти несколько раз попадает случай, когда мне пришлось отбиваться от целой своры пьяных сирот. Они обитали на первом этаже того же общежития, которым Родина облагодетельство- вала и меня, и одно время завели привычку выставлять звуковую "колонку" своего магнитофона прямо в форточку, озвучивая таким образом весь дом. Поскольку их дебильная музыка меня раздражала, я однажды постучал им в окно и предложил убрать с него аппара- туру. Они ответили мне так, как у них принято, после чего я я поступил так, как принято у меня: столкнул "колонку" с форточки им в комнату. Вся подпитая компашка бросилась расправляться со мной. Умереть или стать убийцей именно в тот день не входило в мои планы, поэтому я несколько перенервничал. Я махал ножом и отступал вверх по лестнице. Часть сироток побежала за ножиками, а часть в обход, чтобы напасть на меня сзади. Вмешался однорукий вахтер-азербайджанец, и это поспособствовало утихомириванию детишек, поскольку он оказался ненужным свидетелем и к тому же мог вызвать милицию. Я сильно зауважал азербайджанца, и это его вмешательство всегда будет мною учитываться во всяких моих рассуждениях по национальному вопросу и так далее. А если не будет, то это будет неправильно. Кстати, сиротки, когда им исполнилось по 18 лет, получили бесплатные квартиры и посмеялись надо мной, а я еще года четыре чалился в этой тараканистой общаге, размышляя о природе гуманизма, а потом изощрялся в поисках денег, когда, наконец, изволили допустить к жилищному строительству и меня. * * * Если оказываемые человеку благодеяния в своём воздействии на его мировоззрение не перевешивают дурных влияний общества (а в наше время перевесить их крайне трудно: уже одно только телевиде- ние чего стоит!), эти благодеяния обычно оказываются всего лишь ресурсной поддержкой зла, а значит, чем их больше, тем хуже. Вообще, сделать действительно доброе дело -- это очень непросто. Если бы было иначе, общество не было бы в таком удручающем состоянии несмотря на то, что довольно много людей искренне треплется о добре и рвётся кого-нибудь облагодетельствовать. Надо всегда серьёзно задумываться прежде, чем делать людям добро. * * * Добрая четверть детей-не-сирот имеет таких родителей, что лучше бы их и вовсе не было, особенно если принять во внимание обычную на постсоветских территориях стеснённость в жилищах. Бывают даже случаи, когда киндеры, оказавшись не в силах терпеть "предков", отправляют своих папань и мамань к прадедушкам и прабабушкам. Правда, потом сами эти "чёрные сироты" обычно отправляются в тюрьму. * * * Когда сиротам живётся не очень хорошо, тогда многих удерживает от многого опасность того, что их "дети сиротами останутся". Если же сиротам будет в некоторых отношениях даже лучше, чем детям, обременённым родителями, этот сдерживающий фактор исчезнет, что дурным образом отразится на криминальной обстановке в стране. Я не призываю к поголовной ликвидации сироток (хотя кое-кого из них общество -- после долгих розысков, перестрелок, погонь и судебных процессов -- все-таки ликвидирует позже). Конечно, раз на раз не приходится. Впрочем, делайте что хотите, только не за мой счет. С сиротками еще куда ни шло (верю, что некоторые из них могут вырасти хорошими людьми -- если не попадут под деструктивное влияние вашего общества, конечно), но возня с сопливыми старикашками это и вовсе абсурд. Большинство маразматиков, оставшихся без присмотра, это те, кого бросили их собственные дети, и те, кто не захотел сгореть на работе или погибнуть в бою. Благотворительность раздражает меня не столько своей абсурдностью, столько тем, что ради нее стремятся сосать средства из меня. Меня -- здорового и способного -- не просто игнорируют, когда заходит речь об элементарной поддержке, но еще и заставляют оплачивать содержание всей этой толпы вырожденцев: вонючих страдальцев и тех, кто продлевает их агонию и этим кормится. Общество, в котором моральный идеал выражается не в мыслителе и не в воине, а в какой-нибудь сраной "матери Терезе", которая и не рожала-то поди ни разу (впрочем, правильно делала), -- это общество дураков и дегенератов, удел которого вымирать.

17.45. Неравнодушные.

Меня немало раздражают разные Бруно Ясенские -- все эти нерав- нодушные, по вине которых не совершается ни одно преступление. Сами они ничего существенно полезного сделать не в состоянии, а только высматривают вокруг, не собирается ли кто разбить яйца, чтобы сделать яичницу. Их заповедь: не разбий! Даже если кто-то пытается не то чтобы разбить, а так, слегка тронуть их бесценные яйца, сразу же раздаются предостерегающие вопли двух-трех Бруно. Когда какой-нибудь здравомыслящий человек намеревается, к примеру, дать по морде негодяю, показывающему его ребенку грязные картинки, Бруно Ясенские повисают у него на руках и кричат, что этот негодяй ведь тоже чей-то ребенок; что не исчерпаны еще мягкие меры воздействия и что мир устал от насилия. Всех Бруно очень огорчает, что другие не желают страдать, рисковать и тем более умирать за любимые этими Бруно идеалы. Все Бруно так уверены в идеальности своих идеалов, что не способны понять, что у других людей могут быть какие-то другие идеалы, и что некоторые другие люди готовы страдать, рисковать и даже умирать за идеалы, но только за собственные. Что до меня, то я считаю, что если где-то кого-то грызут, то зачастую это выродки теснят других выродков (в результате чего тем и другим выродкам становится некогда доставать нормальных людей, а если к тому же случаются жертвы с одной или с обеих конфликтующих сторон, то суммарное количество выродков сокращается, что вовсе не плохо!). Конечно, иногда случается, что выродки теснят хороших людей, но вступающиеся за этих людей -- зачастую тоже выродки (которые наживаются на чужих проблемах) или дураки (которые на подхвате у выродков). Никаких аргументов у всяких Бруно Ясенских в обоснование своей позиции нет -- кроме известного пафосного высказывания самого первого Бруно Ясенского. И еще чего-то из Достоевского про сле- зинку ребенка: если что-то там вызовет хотя бы одну слезинку у одного ребенка, это что-то делать нельзя никак. Достоевскому -- отцу трех детей -- городить такую ахинею должно было быть просто стыдно: все нормальные маленькие дети пускают слезы по несколько раз в день, особенно девочки. Для них это физиологическая потребность и способ заявлять миру о себе (как для меня -- моя ехидная писанина). Кстати, я ведь не знаю, из какого контекста вырваны слова Достоевского, так что он может быть и вовсе ни при чем. В общем, всякий раз, когда прорезается голос у очередного Бруно Ясенского, мне хочется проявить неравнодушие и прихлопнуть этого провокатора и абсурдизатора, пока общественный вред от его словесной вони не достиг значительных размеров. Может, я и не мизантроп вовсе?

17.46. Не знающие, как НАДО.

А бойся единственно только того, Кто скажет: "Я знаю, как надо! А. Галич Один замороченный интеллигент неумно высказался, а другим понравилось, и все дружно затявкали: те, кто думают, что знают, как надо, -- главные сволочи; презирай их, гони их; мы, "незнающие", -- несравненно лучше их: мы гордимся тем, что не знаем, как надо; мы и знать не хотим, как надо (потому что если захотим, то сможем ведь нечаянно и узнать); мы -- самые мудрые, самые добрые, самые справедливые и вообще самые ценные человеки; а эти "знающие" -- в лучшем случае дураки, а то и подлецы вовсе; от них всё мировое зло и томленье духа. Конечно, скептицизм полезен и сомнения -- благо. Конечно, сознаваемое незнание лучше добросовестного заблуждения. Но когда на "знающих" ополчаются на политическом поприще, то обычно не потому, что самоотверженно стремятся предотвратить в зародыше очередной разгул бессмысленного массового насилия, а потому что испытывают страх, когда надо перейти от слов к делу, и/или завидуют чужой способности четко ставить задачи и/или не хотят оказаться отодвинутыми далеко в сторону из-за своей бесполезности и/или опасаются быть названными в числе виновников скверного положения дел и/или при таком положении дел хорошо себя чувствуют. Можно по-разному "знать": быть абсолютно уверенным в своей правоте или оставлять достаточное место для сомнений и корректировок. Но отважные борцы со "знающими" не делают различий. Им не хочется упускать ни одного повода пережить пленительное чувство своего нравственного превосходства. Это духовные родственники неравнодушных Бруно Ясенских. Нередко это одни и те же личности. Если у них есть какой-то собственный проект, то все, кто его не принимают, -- подлецы-равнодушные. А если у них нет собственного проекта, то все, у кого он есть, -- подлецы-знающие. Самые буйные из героев-незнающих могут набрасываться одновременно и на подлецов-знающих, и на подлецов-равнодушных: на последних -- за то, что те не желают набрасываться вместе с ними на подлецов-знающих. * * * Из десяти спасателей человечества девять -- нравственные уроды или дураки, но из этого не следует, что не надо пробовать спасать человечество. Из десяти писателей девять -- графоманы, имитаторы, деструкторы, но из этого не следует, что литераторство -- низкое и вредное занятие. Как и из того, что из десяти ученых девять -- псевдоученые или профессионально изощренные глупцы, не следует, что порочна научная работа вообще.

17.47. Антисемиты.

Я не еврей и никогда им не был (и даже -- честное слово! -- не пробовал стать), но махровые антисемиты вызывают у меня неприя- тие. Я сам в ранней молодости был довольно большим антисемитом, поскольку среди моих товарищей это считалось само собой разумеющимся. Потом, по мере развития во мне стремления поступать правильно, я перестал им быть, потом -- начитавшись Григория Климова и Генри Форда -- снова начал валить всё на евреев, но к настоящему времени уже, вроде бы, покончил с этим навсегда. Причина охлаждения моего чувства к евреям не только в том, что все народы теперь противны мне почти в одинаковой степени. Скорее, наоборот, одна из причин того, что они мне противны, -- это их падкость на такие по сути примитивные идеологии, как антисемитизм. Мне затруднительно определить, от кого я устал больше -- от коварных иудеев или от глупых юдофобов. Конечно, я и сам как бывший матерый антисемит могу запросто доказать, что почти все зло в мире -- от евреев. Но я не менее убедительно могу доказать, что евреи грешили не больше, чем многие другие, а то и вовсе являются благодетелями человечества. Всякое в целом полезное общественное движение, имевшее глупость примешать антисемитизм к своей идеологии, дискредитирует свой подход, отталкивает от себя людей, стремящихся к справедливости. А ведь я еще надеюсь породить общественное движение -- и притом не какое-нибудь там мелкое шевеление в мозгах. По мнению ортодоксальных антисемитов, евреям присущи такие отвратительные качества, как лживость, извращенность, деструктив- ность, алчность, пренебрежение жизнями людей другой крови, стремление покорять и эксплуатировать другие народы, в творчестве -- склонность паразитировать на чужих достижениях. Но в каждом народе существует собственная довольно многочисленная категория людей, обладающих такими же особенностями, причем именно эти люди лезут на первые роли во всех делах. Мерзавцев -- намного больше, чем евреев. Не мною отмечено, что на евреев-эксплуататоров ополчаются, среди прочего (а иногда и в первую очередь), те, кто не прочь занять их место. Если каким-то образом убрать плохих евреев, новыми плохими евреями станут эти их нынешние враги. Вообще, каждому проще сделать другого виновным в своих неприятностях, чем разбираться с собственными недостатками и ошибками. Кроме того, я думаю, что если правильно устроить общество, плохим евреям в нем просто невозможно будет заниматься своими плохими делами. Правда, антисемит на это скажет, что препятство- вать устроению такого общества будут в первую очередь плохие евреи. Я, кстати, сходу не могу ему что-либо на это ответить. Пусть евреи сами ищут возражения. Вас раздражает, что евреи "лезут", что редко встретишь еврея среди рабочих, но разве вы сами всегда делаете все, что надо для того, чтобы протолкнуть своих отпрысков повыше? Лишь только в маленьком еврейчике промелькнет искра божья, все еврейские родственники и знакомые начинают ее усиленно раздувать: "Смотрите, какой красивый забор нарисовал наш Абраша!". Или: " У нашего Изи получился ну просто замечательный домик из кубиков!" У вас же отличившееся чадо вызывает главным образом досаду: "Лучше бы посуду помыл", "Лучше бы с хлопцами во дворе побегал". Я хорошо помню, как сокрушалась моя мамочка по поводу покупки мною какой-нибудь книги. Теперь у меня очень много книг, а мамочку я даже в гости не жду -- чтобы не портила мне нервов своими стонами возле моих книжных шкафов. Меня не столько раздражает, сколько потешает, когда евреев грызут православные русские патриоты. Какую массу усилий они тратят, чтобы доказать, что Иисус Христос рожден не от еврейки и что православие -- не производное от иудаизма! Как будто не до- статочно просто называть евреев христопродавцами! Что до меня, то я на иудейское происхождение христианства реагирую по-простому: тем, что я не христианин. Когда какой-нибудь эрудит и путаник, специалист по компиляциям, всю жизнь пудривший мозги студентам, заводит очередную проповедь о зловредности иудеев, я с грустью думаю о том, что он сам для русских вреднее сотни любых иудеев, выловленных наугад на улице, и как было бы полезно для русского народа отправить на рудники этого ученого козла, чтобы он не смог больше вонять своими абсурдными размышлизмами (не столько в части еврейского вопроса, сколько вообще) и дал бы, наконец, шанс мне и таким, как я, достучаться до массового сознания. Между прочим, по способности терпеть, приспосабливаться, ненавидеть и мстить я -- самый что ни на есть еврей, причем даже больший еврей, чем половина евреев по крови. И кстати, я сильно подозреваю, что главными виновниками бедствий России являются вовсе не евреи, а чукчи: вместо того, чтобы просвещаться самим и просвещать русский народ, а также возглавить его и повести к "светлому будущему", они, сволочи, забились на Крайний Север, сидят по своим чумам и пьянствуют. А вообще говоря, больше всех меня раздражает мой собственный народец. Конечно, это обусловлено не его специфическими качествами (почти каждое из которых мне, впрочем, отвратительно само по себе), а тем, что мне приходится каждодневно среди него толкаться. Когда я жил в Узбекистане, меня больше всех раздражали узбеки, а когда болтался по Грузии -- грузины. Под конец я просто не мог смотреть на них без омерзения. Я уверен, что если меня когда-нибудь занесет надолго в Германию, то сильнее всех осталь- ных я буду ненавидеть своих любимых немцев. * * * С евреями-негодяями можно вполне успешно бороться как с негодяями, а не как с евреями. Даже самые закорузлые антисемиты признают, что еврей и негодяй -- это иногда не одно и то же. По- дозревать еврея в том, что он негодяй, -- ради Бога. Подозревать негодяя в том, что он еврей, -- на здоровье. Но негодяя надо душить именно как негодяя. Это легче и надежнее. Но, конечно, вполне возможно, что я ошибаюсь. * * * Но без евреев мне все-таки как-то спокойнее: что ни еврей, то какая-нибудь проблема для окружающих. Когда встречаешь беспроб- лемного еврея, бываешь чуть ли не счастлив и раз за разом сбиваешься на размышления о том, как порадовать и поддержать этого человека. Впрочем, затруднение с евреями обычно преодоле- вается очень легко: не нравятся -- держись подальше. Найди тех, кто тебе нравится. А не найдешь -- запишешься в мизантропы. Мизантропом вполне можно жить: я это уверенно подтверждаю своим личным опытом. * * * А вот еще подумалось: конечно, что ни еврей, то проблема, но ведь с неевреями то же самое! Но поскольку у юдофоба внимание сосредоточено именно на евреях, то у него и возникает иллюзия, что проблемы в основном от евреев. С аналогичным успехом он мог бы переключиться на дураков, или на абсурдистов, или на содоми- тов, или на кого-то еще. Он также мог бы переключиться на всех сразу. Тогда бы я нашел с ним общий мизантропический язык! * * * Но по большому счету я, конечно же, по-прежнему юдофоб -- а также русофоб, германофоб, америкофоб, белый расист, черный расист и человеконенавистник вообще. В каждой нации и в каждой расе есть столько отталкивающего, что я озабочен лишь тем, как распределить между ними свою ненависть со справедливой равномер- ностью. * * * Мои родители не были антисемитами, хотя и белорусы, и жили в Гомеле. Со своими еврейскими соседями и коллегами они поддержива- ли по большей части хорошие отношения, причём это происходило не из каких-то гуманных соображений, как бывает у совсем уж интелли- гентов, а, думаю, из обыкновенного жизненного опыта, показывавше- го им, что евреи -- как правило, не хуже и не лучше других. Прав- да, мамочка однажды сказала мне по какому-то поводу: "Никогда не трогай евреев: это страшные люди." Да, а однажды мою мамочку обо- звали в очереди жидовкой. Ну, евреи ведь имеют несколько расовых типов, так что наверняка бывают и похожие на мою мамочку. А вот моего папочку никто жидом, кажется, не обзывал. Поэтому я -- "полужидок". * * * Что касается единокровцев моих, белорусов, то сильнее всего они раздражают меня неумением красиво строить, неряшливостью, мелкой бережливостью, мерзким отношением к животным, отсутствием нацио- нальной гордости и манерой скулить по поводу своей тяжкой доли. Все эти качества взаимосвязаны и образуют как бы "белорусский комплекс". Самый типичный элемент белорусской народной жизни -- сельская усадьба -- угнетает своей примитивностью и грязью. Причины две. Во-первых войны: нет смысла строить основательно, если все равно сожгут. Во-вторых, эксплуатация и, соответственно, нищета: захотел бы построить хорошо, так не хватит ни средств, ни сил. Мелкая бережливость белоруса проявляется в склонности накапли- вать всякий хлам и тащить к себе на двор и в дом что попало ото всюду. Не то чтобы он большой вор или рачительный хозяин, а так -- барахольщик. Барахло потом гниет под забором. Мой тесть был очень добрым и безобидным человеком, но дворового пса держал на очень короткой цепи и едва кормил. Я глубоко сострадал этому животному и как-то даже сводил его погулять. Бедный пес был шальной от радости, и я с трудом посадил его снова на цепь. Я ничего не мог для него поделать: я едва справлялся с собственными проблемами. Потом пес покусал тестя (я бы на месте пса покусал тоже). Потом тесть помер, а пса застрелили по просьбе тещи как виноватого. А я больше к теще не езжу. Когда-то Белая Русь была региональной империей -- Великим княжеством литовским. Памяти в народе об этом нет -- не столько потому, что она искоренялась россиянами, сколько потому, что народу в этой империи жилось очень скверно, и ему по большому счету было все равно, когда отечественных выродков-угнетателей сменяли пришлые. Некоторые наверняка даже радовались, что москали накостыляли панам. Нынешние возрожденцы белорусскости любят писать о последнем князе Радзивилле -- белорусской достопримечательности -- чуть ли не самом богатом человеке Европы. Ах, как он веселился, как обожала его мелкая шляхта! На самом же деле этот поганый выродок, имевший в руках огромные ресурсы и могший облагодетельствовать Родину, просто мучил крестьян, транжирил средства и готовил распад государства. По манере скулить белорусы переплюнут евреев с их "холокостом". Скулили по поводу "царскага прыгнету", "нядбання мовы", военных потерь. После Чернобыльской катастрофы стали скулить с утроенной интенсивностью и даже вышли на международный уровень. Для любителей скулежа эта катастрофа была как подарок судьбы. Скулежем кормились и делали карьеры. Так расскулились, так вошли в роль, что не было ни времени, ни желания задуматься о том, какова же на самом деле ситуация и как ее исправлять. Что касается последствий чернобыльской катастрофы для Беларуси, то сведения о них грешат такой же правдивостью, как и сведения о еврейском "холокосте". * * * Критика антисемитизма -- как правило, дурацкая (больше эмоцио- нальная, чем рассудочная), и она не убеждает сколько-нибудь дума- ющих людей. Когда она исходит от евреев, она лишь показывает, что никакого интеллектуального превосходства над вмещающими их белыми народами евреи как целое не имеют: они такие же, как другие, только с национальными особенностями менталитета, но такое и у других имеется. Физиологическая основа атисемитизма -- это НОРМАЛЬНЫЕ челове- ческие потребности, обусловленные инстинктами: 1) потребность "грызть" ближнего; 2) потребность впадать в праведный гнев; 3) потребность переживать радость единения "своих" против "чужих. Чтобы люди не страдали от недостатка у них антисемитизма, надо обеспечивать им удовлетворение указанных потребностей какими-то другими средствами. * * * 26.05.2006: Антисемитов надо жалеть. Как правило, это люди благонамеренные, но без большой проницательности. Впрочем, чтобы разобраться в таком сложном вопросе, как еврейский, проницательность нужна не большая, а очень большая. Ещё точка зрения на антисемитизм: антисемиты -- это те, кто подвизаются в обеспечении несмешивания своего этноса с еврейским и противодействии подчинению своего этноса евреям, то есть, забо- тятся невольно и косвенно (если не переусердствуют!) также о сохранении евреев. Но и таким антисемитам лучше сознавать, что антисемитизм -- не особенная реакция на особенный феномен, а нечто из одного ряда с антирусизмом, антигерманизмом и пр. и что он оправдан лишь при условии, что остаётся в пределах здравой рациональности.

17.48. Еврейские активисты.

Одной из самых весомых причин враждебного отношения к евреям являются непоседливые еврейские личности, сделавшие своим призванием и способом пропитания возрождение и поддержание "еврейской жизни". Они будоражат еврейскую совесть, ревниво напоминают евреям и неевреям о том, что есть "еврейский вопрос". То они пристают к властям с требованием водрузить памятник еврейским жертвам нацизма, то клянчат деньги на издание еврейского классика, который давно уже на чёрта кому сдался, то возмущаются отсутствием всеобщего возмущения по поводу надругательства над какой-нибудь еврейской могилой, то лезут в массовую газету со статьей о еврействе и с жалобами на невнимание властей к нуждам еврействующих евреев. Иной еврей и вспоминает о своем еврействе только тогда, когда наталкивается на возбужденную статью такого активиста. То ли этим сраным деятелям невдомек, что основной этнос раздражается, когда рядом бъет шумным ключом чужая культурная жизнь, тогда как своя едва клеится, то ли они упиваются этим раздражением, потому что чем глубже национальная рознь, тем они востребованнее. Да и вообще, конфликт некоторым нужен, как воздух. Я сам почти такой, поэтому вполне их понимаю.

17.49. Патриоты.

Что у меня общего с евреями? У меня даже с самим собой мало общего, и я должен бы совсем тихо, довольный тем, что могу дышать, забиться в какой-нибудь угол. Ф. Кафка. "Дневник" (8 янв. 1914). Есть патриоты нескольких разновидностей. Во-первых, хорошо устроившиеся личности, зарабатывающие патриотизмом на жизнь. Во-вторых, плохо устроившиеся личности, надеющиеся войти в число профессиональных патриотов. В-третьих, плохо устроившиеся личности, винящие иностранцев и инородцев в своих неприятностях и/или вымещающие на них злобу. В-четвертых, невольники чести, запутавшиеся в понятиях добра и зла. В-пятых, любители подраться, которым почти все равно, какой для этого будет повод. Хорошо, что у этих патриотов есть хоть какие-то вздорные идеалы, а то ведь встречается еще одна, самая противная разновидность: такие, у которых единственная цель -- примазаться к какому-нибудь "центру силы", а всякий идеологический хлам -- не более чем инструмент и средство маскировки. Что я вижу, когда подхожу к прилавку с патриотической литера- турой? Почти сплошную бредятину -- монархистскую, нацистскую, антисемитскую, коммунистическую, оккультную, православную, монархически-православно-антисемитскую. В любой из этих книжек примерно треть содержимого -- тенденциозно истолкованные факты, еще треть -- просто выдумки, выдаваемые за великие тайны и откро- вения свыше. Все это называется "духовным наследием", и с этим идейным мусором собираются строить великую Россию. Интересно, что эти патологические патриоты будут делать после того, как выкинут всех евреев и иностранцев, посадят на трон царя, настроят церквей, заставят сограждан напропалую зубрить Библию и постить- ся, вырастят патриотичных буржуев, выкинут Ленина из мавзолея, а житуха все равно так и не наладится -- потому что по таким дурацким рецептам она никак наладиться не может ввиду истощения природных ресурсов и загрязнения окружающей среды? Наверное, они будут выискивать новых врагов (в число которых почти наверняка попаду и я). И/или будут еще больше усердствовать в изучении своей надуманной героической истории, в молитвах и постах и т. д. В глазах большинства всех этих русских патриотов Россия -- окруженная порочными сволочными народами страна, вызывающая их ненависть из-за того, что тяготеет к единственно правильному пути. Россия почти только и делала, что сражалась за правду, за свободу, за благо человечества и проявляла великодушие и щедрость, а другие почти только и делали, что предавали и грабили Россию, мучили и убивали русских. Нашли бы когда-нибудь эти пламенные русофилы силы и время посмотреть на Россию глазами других -- своих прошлых и нынешних врагов: поляков, чехов, венгров, немцев, финнов, эстонцев, кавказцев и пр. Но кажется, этого им не дано. Зато они умеют отращивать бороды, выстаивать церковную службу с постным видом и переписывать из книжки в книжку возбуждающие истории про Святую Русь и про коварных жидовинов-кровососов. Сраные псевдоученые бездари! Они сами и есть главная проблема России. Знавал я одну большую патриотку. Все ее силы уходили на общественную работу, на борьбу с "врагами России". В ее доме срань была еще хуже, чем у меня. Ребенок болтался сам по себе. Зарабатывала она гроши, да и те тратила на "благотворительность" и политическую литературу. Одевалась скверно, питалась всякой дрянью и выглядела лет на 10 старше, чем могла бы. Жертва пере- развитого чувства долга. Редкостно способный и честный человек, начитавшийся дурной литературы. Ради меня она могла пожертвовать собой, но могла меня же и убить из идейных соображений. Мне кажется, что по большому счёту она меня презирала -- за то, что я не отдал жизни за Россию. Или хотя бы не покалечился. Я не просто ценил ее мнения -- я ее где-то даже обожал. Но и мое обожание не могло заслонить мне недостаток у нее чувства меры и падкость на мистическое. Я подозревал, что она святая; к тому же с нею было нескучно, но доверить страну таким, как она -- ни Боже мой! Что до меня, то поскольку я -- часть своей Родины, то и благоустройство этой самой Родины я считаю нужным начинать с себя. Если я не в состоянии сносно наладить даже собственную жизнь, к чему замахиваться на целую страну: порядка от меня в этой стране будет не больше, чем в моем доме. Начинать с себя -- честнее, потому что не покушаешься ни на чью свободу и сам расплачиваешься за свои ошибки. Кстати, я не против того, чтобы люди, не способные обустроить даже себя, бросались в патриотическом порыве под вражеские танки: от этого получается, можно сказать, двойная польза. Только слож- ность в том, что они не всегда различают, какие танки -- вражес- кие, и даже под вражеские не всегда бросаются правильно. * * * Не думаю, что я чем-то обязан своей Родине -- чем-то особенно полезным и приятным, чего не могла бы мне дать какая-нибудь другая Родина, или чего я бы не заимел, будучи человеком без гражданства. Если я что-то и получил, то я наверняка давно уже за то расплатился, а еще раньше за то заплатили мои предки и, может быть, даже неоднократно. Если бы мои предки были бездельниками или преступниками, а я бы все-таки получил от общества то, что сейчас имею, я, возможно, и был бы должен. Но все мои предки были честными работягами, насколько можно об этом судить. Если меня попробуют попрекнуть, к примеру, бесплатным образо- ванием, я гневно замечу на это, что 60% такого образования мне и бесплатно не надо, а еще 30% я с лучшим качеством освоил бы самостоятельно, если бы мне не мешали бесплатные преподаватели. Сколько можно вытирать плевки со своего лица, терпеть и наде- яться? Такое упорство только на руку выродкам, заправляющим в государстве. В самом деле, зачем им заботиться о людях, которые будут выполнять "гражданские обязанности" и за просто так. Вообще, некоторые Родины очень предприимчивы: только ослабь ненадолго бдительность -- и ты уже обвешан священными долгами, как диверсант гранатами. От тебя ждут как само собой разумеюще- еся, что ты в благородном порыве сгоришь ради того, чтобы обес- печить чье-то "светлое будущее". Родина, как и человек, наглеет, если ей прощать ее выходки. Можно обижаться на людей -- можно и на Родину. Я хочу любить Родину, но подходящей для этого Родины у меня нет. С той Родиной, какая была у меня до сих пор, любовь получилась как-то сплошь односторонняя. Я пишу это, когда за плечами уже лучшие две трети жизни. Впору уже говорить не о любви к Родине, а о мщении ей за бездарно прожитые годы. Я не столько хотел БРАТЬ, сколько ДАВАТЬ, но она мне своим небрежным молчанием намекала, что то особенное, что я могу ей дать, ей от меня почему-то не требовалось. Я был ей нужен лишь в качестве мелкой шестеренки и "пушечного мяса". Я чувствую себя крайне чуждым и народу, и его лидерам, и его "святым отцам", и его "лучшим людям". Но вы не дождетесь от меня ни бессмысленного бунта, ни депрессии, ни тем более самоубийства. В самые трудные, самые обидные минуты я повторяю свой мрачный девиз: я не из тех кто вешаются -- я из тех, кто вешают. Мне от природы свойственен довольно сильный патриотический инстинкт. Можно сказать, я был рожден патриотом. Правда, не нашлось страны, которая заслужила бы мои патриотические чувства. Моя любовь к стране, в которой я живу, всегда была почему-то безответной. Стране всегда было не до меня, страна носилась с разными выродками, большинству которых было на нее плевать и большинство которых в принципе не было способно подарить Родине что-то действительно нужное, а не кажущееся таковым. * * * От меня ждут самоотверженности: чтобы я жертвовал всем для родной страны и вопреки всему, что она сделала (или чего не сделала) для меня. Это было бы так благородно и так прекрасно. Может, я в конце концов и пойду в атаку с отчаянным криком "За Родину!" -- но только в случае, если рядом со мной будут сверкать штыками все эти известные патриоты, большие начальники, владельцы заводов и банков, вожди нации, члены "дворянских собраний" и бородатые попы. А иначе -- как у Маяковского: Вам, любящим баб да блюда, Жизнь отдавать в угоду -- Лучше я в баре блядям буду Подавать ананасную воду! Родина там, где хорошо. Так еще древние римляне говорили. Мне не хорошо, значит, наверное, я живу не на Родине. Местное государство надежно позаботилось о том, чтобы я никуда не ездил, поэтому я не смог узнать, где моя Родина. * * * Ах, вы хотите, чтобы я любил вас несмотря ни на что! Но я не мазохист. * * * Если говорить о "женском начале" России, то у нее скорее повадки спившейся бляди: лживость, неблагодарность, любовь к деньгам (и готовность пресмыкаться перед каждым, у кого они есть), угробленные зачатки некоторых талантов, психопатичность, способность проявлять иногда великодушие -- под настроение. А меня давно уже не тянет на истеричных блядей: мне хватает бурных переживаний молодости, и хочется ровных отношений со здравомыслящими людьми. Общество, которому такие, как я, нужны лишь в качестве дешевой рабочей силы, -- дерьмовое общество. Если бы я был евреем, я объяснил бы всё юдофобией, но я ведь даже не похож на еврея. Если бы я был иммигрантом, я бы довольствовался тем, что имею, и не возмущался. Но ведь я исконный, "тутэйший", у меня оба деда погибли на войне, защищая это неблагодарное отечество. Это не говоря уже о прадедах, прапрадедах и так далее. Если они были такого же темперамента, как я, -- а какими им еще быть -- то в боевом строю воинов они наверняка всегда становились в первый ряд, в крайнем случае во второй.

17.50. Антифашисты.

Разумеется, я ненавижу не всех антифашистов подряд: я и сам, можно сказать, антифашист -- при некоторых условиях (а также антилиберал, антикоммунист и т. п.). Я ненавижу лишь ту суетливую шушеру, которая шипит всякий раз "фаш-ш-шист!" по моему адресу, лишь только я заявлю, что надо принимать меры против извращенцев, разболтанных и всяких прочих дегенератов. Одни из этих правозащитников шипят, потому что сами являются гомиками и абсурдистами, другие -- чтобы испытать радость принадлежности к благородной когорте борцов за человечность и приобрести по дешевке билет в рай, третьи -- потому что у них находится повод безнаказанно кого-то оскорбить и тем самым разрядить свою агрессивность.

17.51. Антикоммунисты.

Коммунистов я ненавижу не более, чем очень многих из тех, кто тоже их ненавидит. Говно как говно: что те, что другие. Лично меня коммунисты не репрессировали, а только умеренно мучили, так что и я ненавижу их умеренно. Зато я сильно ненавижу тех антикоммунистов, которые при коммунистическом режиме шустрили в коммунистической партии. Эти подлецы даже не считают нужным каяться и держат себя так, как будто всю жизнь только и знимались, что борьбой с порочной коммунистической идеей.

17.52. Самоотверженные борцы за общее благо.

Если Иванов будет бороться за благо Петрова и Сидорова, то что будут делать Петров и Сидоров? Паразитировать на Иванове? А может, бороться за его благо? Но не лучше ли каждому бороться за собственное благо -- в соответствии со своими вкусами, но, конечно, таким образом, чтобы не мешать обществу в целом? Забо- титься о своем здоровье, обустраивать свое жилище, воспитывать своих детей, быть хорошим примером для других. Короче, приводить в надлежащее состояние свою маленькую часть общества, никого не изводя пропагандой своих взглядов и ни к чему не принуждая. Самоотверженная борьба за общее благо нередко является лишь средством оправдания своей неспособности обеспечить благо личное -- компактное, благоразумное и полезное для общества. Если ты такой хороший, то почему тебя надо приносить в жертву? Может, лучше принести в жертву кого-нибудь похуже? Я всего лишь клоню к тому, что самоотверженность надо проявлять умеренно и обдуманно, а тот, кто призывает, чтобы она из вас била фонтаном, -- паразит, или дурак, или психически ненормальный, и надо дать ему поскорее броситься под какой-нибудь вражеский танк, чем будет достигнута двойная польза: и танка не станет, и вздорного агитатора. Безумству храбрых мы не будем петь песню: это было бы непорядочно.

17.53. Трудоголики.

Выражусь четко: РАБОТАТЬ Я НЕ ЛЮБЛЮ. Я люблю пользоваться плодами своего труда, а сама работа доставляет мне радость только тогда, когда делается в состоянии вдохновения. О том, что у меня отсутствует трудолюбие, я вовсе не сокрушаюсь. А если я не желаю себе некоторого качества, то я, как человек, стремящийся к спра- ведливости, не могу желать его и другим. В общем, к так называе- мому трудолюбию я отношусь примерно так же, как к пьянству или курению. Большинство видов деятельности в современном обществе таково, что находить в них удовольствие могут только интеллектуально уплощенные личности. Трудоголик не задумывается, откуда взялась задача, которую ему поставили, и почему она такая хлопотная: ему лишь бы был повод напрячься. Он не станет изобретать способы облегчения своей работы или высматривать их у других. Он тих, покладист, далек от политики. В общении не по поводу работы он для нормальных людей по меньшей мере скучен. Конечно, трудоголики очень удобны начальникам и социальным паразитам (довольно часто это одно и то же), поэтому начальники и социальные паразиты вовсю культивируют в обществе миф о благостности трудоголизма. На самом же деле это качество лишь провоцирует начальников на небрежную постановку задач и плодит социальный паразитизм. Когда начальник имеет дело с умеренными трудофобами, он семь раз подумает, прежде чем нацелить их на выполнение новой задачи. И эта задача не ставится кое-как, и выполнение ее меньше порождает новые трудности. Упаси Боже оказаться в одном коллективе с трудоголиком! Он по своей привычке будет рвать, как говорится, задницу, а вы либо окажетесь не в силах нагрузить себя в той же степени и будете дурно рядом с ним смотреться, либо станете работать на пределе своих возможностей и проклинать трудоголика, начальников, главу государства и всех лучших представителей мировой культуры, не сумевших привить человечеству мысль о неимоверной пагубности трудоголизма. * * * Для трудоголика работа -- бегство от мира и от самого себя. Трудоголик -- это аддикт. Непонимающий, а может, и злобный. Он глушит себя работой, чтобы не испытывать ужаса от смотрения по сторонам на то, во что превращается мир благодаря его неуместным усилиям. Вдобавок он своим "трудом" пытается дать другим понять, какие они по сравнению с ним ничтожества. Где-то далеко -- недовоспитанные дети (если вообще нашлось время их сделать), недоделаная утренняя гимнастика, недодуманные мысли о большом и вечном. Не до них: ведь пока ещё не вполне не работает его заветная компьютерная программа (или какая-нибудь аналогичная дрянь). А может, он, наоборот, мыслит себя героем -- одним из немногих тех, на ком держится это несчастное общество или даже мир в целом. Он жертвует собой ради других. Он видится себе маленькой твёрдой косточкой в невидимом костяке вселенной. Брать трудоголиков на психиатрический учёт.

Возврат в оглавление